думал Шолл. У
нас ничего не было. Нам было необходимо изменить направление.Рыба Зеркала слушала его.
Мы капитулируем, повторил Шолл. В этом изначально состояло его намерение.
Это оно? Это и есть план?
Шолл не знал, кому принадлежал голос, кому он предоставлял слово. Вопрос ребром.
Что вы заставите меня сделать? — думал он.
Он не стал говорить себе, что не сказал солдатам ничего относительно своего плана, не пообещал им ничего. Он ничего им не сказал, но знал, что солгал.
Рыба Зеркала повернулась и приблизилась, расширилась; она не была освещена, пока он шел. Она составила его аудиторию и выслушала его ходатайство.
Я не позволю, чтобы нас уничтожили, думал он. Мы с этим справимся. Они слушаются меня. Он не знал, верно ли это. Он знал только, что они не убьют его, а потому он может выдвинуть свое предложение, свое требование.
Больше никто, думал он, не сможет подойти достаточно близко и достаточно надолго. Это их единственный шанс. Больше никого никто не мог подслушать.
Он не унижался, не умолял, не неистовствовал. Обмана здесь не было. Он, самозваный правитель Лондона, представитель человечества, пришел, чтобы принять тот факт, что его сторона проиграла войну, чтобы просить о мире от имени покоренного народа.
Вам больше не нужно убивать нас, думал он. Вы победили.
Эту мысль ему внушили доносившиеся из радиопередатчика всхлипывания ливерпульского офицера. Полночь миновала. Шолл, потрясенный, стоял в коридоре возле радиорубки, прислушиваясь к тому, как радист кричит и рыщет по эфиру, стараясь поймать звук. До Шолла доносился только неумолкающий безмолвный шум.
А что, думал он, если все ждут связи, чтобы услышать адресованные им распоряжения, а слова не пробиваются к ним. Возможно, правительство все еще пребывает где-то в изгнании, в подземном бункере, и принимает решения, абсолютно лишенные смысла. А может быть, все члены правительства уже мертвы. Это не имеет значения. Они не могли обратиться к своим солдатам. Некому было принимать решения. Солдатам платят за то, чтобы они сражались — именно это разрозненные части и старались делать, действовали посредством разбойничьих рейдов, и их убивали, когда они беспокоили имаго. Но солдаты не только сражались: иногда они сдавались.
Шолл пришел к убеждению, что сейчас их дело — капитулировать. Что, если имаго занимаются не бессмысленными убийствами, а ведут войну, ведь никто не объявлял ее оконченной? Делают то же, что и солдаты. Выжидают. Ждут решения, которое никто не может принять, приказа, который не может быть отдан.
Что, если не осталось никого, кто отдал бы приказ?