- Петька! Стой! Петька! Это мы! - Петька повернулся, на всякий случай, поднимая вверх парабеллум. И увидел неясно, как будто сквозь слезы, стоящего на уступе деда Торбеева и рядом с ним бледное лицо Шурки Подметкина. Из ствола длинного торбеевского ружья вилась тонкая струйка дыма.
«Торбеев стрельнул в Мулекова», - падая от слабости, подумал Петька. И снова в голове загрохотал бой, закружились березы и даже послышался мамин голос:
Румяной зарею покрылся восток,
В селе за рекою потух огонек…
Когда Петька очнулся, он увидел стоящую перед ним на коленях Таню. Левая рука у Тани была перевязана в двух местах. На худенькой шее, там, где всегда билась синяя жилка, - большая ссадина.
- Ты живая?
Таня улыбнулась:
- Нас дедушка Торбеев спас, его сюда Шурка Подметкин привел.
- А где Хорек?
- Вон лежит возле камня, связанный. Ремень грызет от злости.
Петька стал подниматься. Сев на землю, ощупал голову. Она была аккуратно перевязана. У скалы шла спешная работа. Тимка в пещере нагружал золотом рюкзак и отправлял вниз, а там его принимал дед Торбеев.
- Таня, а где Шурка?
- Обратно в поселок ускакал сообщить, что золото нашли, чтобы людей нам послать на помощь.
Петька слабо улыбнулся:
- А на чем он ускакал?
- На лошади. Они сюда на лошади пришли.
Петька устало закрыл глаза и снова лег на землю.
Живуч был Петька Жмыхин. Отлежался на зеленой траве и, когда разгрузка пещеры была закончена, мог уже самостоятельно вставать и ходить. Правда, лицо его заплыло от ударов и ссадин, а повязка на голове в одном месте насквозь пропиталась кровью.
Первым делом Петька подошел к связанному Хорьку, посмотрел на него и сказал презрительно:
- Предатель Родины, - и сплюнул в сторону.
Хорек испуганно смотрел на деда и умолял развязать его и божился, что не убежит. Всех называл ласково: Танечкой, Петенькой, а Тимку называл Тимонькой. Но на просьбы предателя дед Торбеев замахнулся прутом:
- Молчи, иуда!
Правая рука у Мулекова тоже была перевязана белой тряпкой. Дед Торбеев проверил, крепко ли связан бандит и сказал:
- Молись богу, что дробью тебя шибанул, а не картечью.
Мулеков стал ругать всех подряд и просил, чтобы его убили. Торбеев, раскуривая трубку, усмехнулся:
- Убить просишь, народного гнева боишься? Нет, Хорек, у нас законы другие - наши советские. Народ тебя судить будет! В Иркутске о своих пособниках расскажешь, посмотришь людям в глаза, зверь ты ненасытный, послушаешь, что они тебе скажут.
Мулеков молчал, стараясь зубами подтянуть ремень, связывающий руки. Потом вдруг рывком сел на землю.
- Дед, отпусти меня. Я помогу тебе захватить самурайский самолет! Вызову сейчас по рации, ночью он придет, вы всех перестреляете, и самолет ваш. А потом меня отпустите. - Мулеков облизнул губы: - Военный самолет, специальный, он же миллион стоит! Слышишь, дед?