Венценосец наш Державный!
Мы спешим к тебе с мольбой
И к престолу предков славных
Льнем покорной головой!
Вряд ли кто в колонне представлял, что, выехав в этот теплый весенний день, они пробудут в пути до летней жарищи. Тянулись дни, недели, месяцы. Проехали Тихорецкую, затем были Ростов, Воронеж, Орел, Тула. А за Тулой была Москва. Широкий почтовый тракт возвестил им о приближении Первопрестольной. По бокам потянулся зеленый лес, красивый и, как они говорили промеж себя, весь в шумах ветреных. Изменился облик крестьян, встречающихся на пути: подмосковные мужики, выходившие посмотреть на казаков, были в высоких шапках, у кого-то лапти новые, а онучи обвязаны лыковыми мочалами.
Колонна, поднявшись по подъему, выехала на вершину холма, и перед казаками открылась Москва. Они спешились, помолились и стали рассматривать город. Москва как на ладони. В мареве. А в нем золотые искры крестов и куполов. Рядом веяло душистой свежестью, Москвой-рекой, раздольем далей – чем-то привольным. Григорий заворожено смотрел на Москву и внимательно слушал офицера конвоя, который, показывая рукой, рассказывал:
– Вон там Донской монастырь, розовый. А вон Казанская, а то Данилов, Симонов.
Казаки слушают, вертя головами, а офицер продолжает:
– А Кремль-то, ах, хорош! Правда, – и декламирует лермонтовское четырехстишье:
Москва! Москва! Люблю тебя, как сын,
Как русский, – сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный.
Казаки притихли, любуясь Москвой. А она светилась в туманце широкая, покойная, удивляя множеством башен и изобилием церковных куполов. Почему-то вспомнились слова из песни о знаменитом Степане Разине:
Ты прости, народ московский!
Ты прости-прощай, Москва…
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова…
У Григория даже слезы навернулись на глаза. Он вспомнил, как пели эту песню старые казаки, и ему уже тогда представлялась вот такая же картина, как Разин поклонился на все четыре стороны, и вот это: «И скатилась с плеч казацких». За этими словами слышится даже удар топора о плаху… Григорию представилось, как везут Разина по улице, как бежит и мечется народ по площади, как он поднимается и выходит на помост. Как поклонился и… Ты прости, народ московский! Ты прости-прощай, Москва! Все притихли. Каждый думал, что сравнить с этим Кремлем, который, окружаясь зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки.
Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни соборов, ни пышных дворцов его описать невозможно. Надо видеть, видеть… надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!