И вот сейчас Гивенс вынырнул из раскопа, и со старого, в резких складках лица, загоревшего до цвета красной глины, на Марию Консепсьон глянули молодые, горящие вдохновением глаза.
— Надеюсь, ты принесла мне хорошую, жирную курицу. — Мария Консепсьон молча нагнулась над траншеей, и он выбрал себе из связки птицу, которая висела ближе к нему. — Разделай, пожалуйста, а зажарю я сам.
Мария Консепсьон молча взяла курицу за голову, быстро полоснула ее ножом по горлу и отвернула голову точным небрежным движением, как свекольную ботву.
— Ну, женщина, сильна ты, — сказал наблюдавший за ней Гивенс. — Я бы не смог. Рука не поднимется.
— Я родилась в Гвадалахаре, — объяснила Мария Консепсьон без всякой гордости, ощипывая курицу; потом принялась ее потрошить.
Она стояла и снисходительно глядела на Гивенса, смешного белого, у которого нет жены, чтобы готовить ему еду, и который, видно, вовсе не считает зазорным стряпать себе сам. Он сидел на корточках и, сощурившись и сморщив нос от дыма, деловито поворачивал жарящуюся на вертеле тушку. Чудак, богатый, к тому же хозяин Хуана, и потому его надо почитать и угождать ему.
— Тортильи свежие, сеньор, еще горячие, — любезно проговорила она. — А теперь я с вашего позволения пойду на базар.
— Да-да, беги; завтра опять принесешь мне курицу. — Гивенс поднял голову и еще раз посмотрел на нее. Какая величественная, прямо королева в изгнании. Только что-то очень уж бледна сегодня. — Что, солнце слишком печет? — спросил он.
— Да, сеньор. Прошу прощения, а когда вы ждете Хуана?
— Ему бы уже давно пора вернуться. Оставь его обед, рабочие съедят.
Она зашагала прочь; ее яркое ребосо превратилось в голубое пятно, оно плясало в волнах зноя, который поднимался от серо-красной земли. Гивенс любил своих индейцев, ему нравилось потакать их дикарской ребячливости, она вызывала у него что-то похожее на отеческую нежность. Он рассказывал анекдоты о бесконечных проделках Хуана, которого вот уже пять лет спасает от тюрьмы, а порой и от расстрела, — чего только тот не вытворяет.
— Я появляюсь буквально в последнюю минуту и вызволяю его из очередной передряги, — говорил он. — Что поделаешь, работник он хороший, и ладить с ним я умею.
После того как Хуан женился, Гивенс начал журить его, хотя и не слишком сурово, за то, что он все норовит изменить Марии Консепсьон. «Смотри, застанет она вас, тогда помоги тебе Бог», — твердил он Хуану, а тот заливался радостным смехом.
Марии Консепсьон и в голову не пришло сказать Хуану, что она видела его с Марией Розой. За день ее гнев против мужа угас, зато она вся клокотала от ярости на Марию Розу. «Да если бы меня в ее годы обнял мужчина, я бы кувшин разбила об его голову», — повторяла и повторяла она. Она напрочь забыла, что, когда Хуан в первый раз ее обнял, она сдалась еще быстрее, чем Мария Роза. Но ведь она-то потом обвенчалась с ним в церкви, а это уже совсем другое дело.