— Она жива-здорова, Деннис, — сказала Розалин. — Болела, было, да все обошлось. Глядишь, и нас переживет.
— Ну и хорошо, — сказал Деннис, без особой радости. Он снял ушанку, поддел пятерней белый пух на голове, снова надел шапку и, стоя, приготовился слушать разные чудеса про поездку. Но Розалин ничего не собиралась рассказывать, уже вся в мыслях о доме.
— Кухня у нас — прямо срам, — говорила она, убирая по местам вещи. — Но я бы ни за какие коврижки в город не переехала, Деннис. Это же ужас, там жить, куда ни глянь — злодей на злодее. Я до смерти все время боялась. Ты зажег бы лампу-то, а?
Малый с горки грел ножищи у печи и стучал зубами — видно, не только от холода. Он выпалил:
— Я чего видал. На дороге. Черное. Четыре ноги — ровно собака. А потом как встат. И рядом бегет. Я забоялся. «Кыш», — кричу. И сразу ей как и нет.
— Может, собака и была, — сказал Деннис.
— Не-е. Не она, — сказал недоразвитый.
— Может, кошка, и вытянулась, на забор чтобы скакнуть, — сказала Розалин.
— Не-е. Не она. Я ей и не видал такой. И вы не видали.
— Да ты не бойся, — сказала Розалин. — Видала я его, сколько раз видала, девчонкой еще, в Ирландии. Там уж знают про него, как он обернется клубком черным и катит впереди по дорожке, а помянешь Духа Святого да перекрестишься — он сразу и убежит. Ты теперь покушай и у нас спать оставайся, куда тебе одному, раз нечистый дожидает.
Она ему постелила у Кевина в комнате и чуть не до утра не давала Деннису спать рассказами про привидения, которые видела в Слайго. Про поездку в Бостон она, похоже, и думать забыла.
Утром истомившийся пес малого встал на пороге открытой кухни и скорбно глянул на хозяина. Кошки бросились на него все, как одна, и молча, сомкнутым строем, прогнали далеко на дорогу. Малый опять затрясся, стоя на крыльце.
— Старая к ужину велела, — сказал он тупо. — А как я теперя к ужину… Старый, он шкуру сдерет.
Розалин закутала в зеленую шаль голову и плечи.
— Давай я тебя провожу, расскажу им все, — сказала она. — Так, мол, и так, и они тебя не тронут.
Но он, бедный, весь трясся, у него даже ноги подкашивались.
«Он же совсем не в себе, — думала она жалостно. — Что ж они-то — не видят? Неужели же нельзя в покое его оставить?»
Они брели по изволоку чуть не целую милю, потом свернули на ухабистую тропу и вышли к заброшенному дому с развалющим крыльцом посреди разного мусора. Малый все больше отставал и вовсе застыл, когда тощая, зубастая женщина в сером платье вышла из дому с хворостиной. Она тоже так и застыла, узнавши Розалин, и лицо у нее стало злое и хитрое.