Он принялся напевать, поигрывая поясом.
– Жаль, – сказала я, – что манеры у вас не под стать вашей смелости.
– И что ваше поведение, – парировал он, – не соответствует вашей внешности.
Этот намек на мой рост – я не подросла ни на дюйм после того, как мне исполнилось тринадцать, – вызвал во мне новый приступ ярости. Я разразилась градом ругательств, да таких, что Джо или Робин наверняка бы не осмелились произнести в моем присутствии и которые я выучила лишь благодаря своей неискоренимой привычке подслушивать, но, если я думала, что заставлю Ричарда Гренвила побледнеть, я напрасно теряла время. Он терпеливо меня выслушал, задрав подбородок, как учитель, которому отвечают урок, и, покачав головой, произнес:
– Для английского языка характерна определенная вульгарность, которая сейчас не совсем уместна. Испанский более изыскан и гораздо больше подходит вспыльчивому характеру. Вот послушайте.
И он начал ругаться по-испански, окатив меня целым потоком приятно звучавших ругательств, которые наверняка вызвали бы у меня восторг, если бы исходили от Джо или Робина. Слушая, я вновь стала искать в нем сходство с Гартред, но оно исчезло. Он напоминал своего брата Бевила, только был еще больший бахвал и, несомненно, больший щеголь: я почувствовала, что ему неинтересно ничье мнение, кроме своего собственного.
– Согласитесь, – сказал он, внезапно перестав ругаться, – что я вас сразил.
Меня «сразила» также и его обезоруживающая улыбка, больше не казавшаяся мне язвительной, и я почувствовала, как гнев мой тает.
– Пойдемте же посмотрим на флотилию, – предложил Ричард. – Корабль, стоящий на якоре, – это красиво.
Мы поднялись на крепостной вал и стали любоваться оттуда заливом. Было безветренно, безоблачно, взошла луна. Неподвижные силуэты кораблей выделялись в ее бледном свете. Мужчины пели, их голоса, пронесясь над водой, достигли нашего слуха, четко выделяясь среди грубоватых криков веселящейся на улицах толпы.
– Вы потеряли много людей в Ла-Рошели? – спросила я.
– Не больше, чем я ожидал потерять в походе, обреченном на неудачу, – ответил он, пожимая плечами. – Вон на тех кораблях полно раненых, которые никогда не выздоровеют. Было бы гуманнее выбросить их за борт.
Я с сомнением взглянула на него, подумав, не является ли это очередным проявлением его весьма своеобразного чувства юмора.
– Единственные, кто отличились в бою, – парни из полка, которым я имею честь командовать, – продолжал он, – но поскольку только я из офицеров забочусь о дисциплине, то неудивительно, что крепость так и не была взята.