Бёлль слушает задумчиво, переспрашивает. Ему кажется, что это опасная почва для размышлений.
Рассказывает, что редактирует перевод Евангелий. Они обнаружили 2500 ошибок. "Это ведь писали не ангелы, а люди".
Рассказывает:
"Один из недавно эмигрировавших советских литераторов выступал в Западном Берлине на собрании, устроенном, Шпрингером и, Штраусом, и говорил о епископе, Шарфе как о фашисте. Шарф молодым священником был в Сопротивлении, сидел в гитлеровском концлагере, потом - в ульбрихтовском. Он подлинный христианин. Он приходил как священник ко всем заключенным. Приходил и к тому нацистскому болвану, который стрелял в советского солдата. Приходил и к террористам.
А литератор, называющий себя правозащитником, говорил гнусности о, Шарфе в аудитории, где половина - старые и новые нацисты".
Только прожив несколько лет в Германии, мы поняли, насколько сложна и трудна была жизнь Генриха в те годы. Мы до такой степени были захвачены всем, что происходило у нас, так много было наших забот и горя, что мы и не могли себе представить все, что пришлось претерпеть ему и его семье в семидесятые годы. Его тогда травили как "вдохновителя" террористов, не прекращались злобные нападки по радио, по телевидению, в бульварных газетах. Его проклинали и некоторые церковные и политические деятели. Полиция проводила обыски в квартирах его сыновей, он получал письма с угрозами.
Мы знали обо всем этом больше, чем наши московские друзья и знакомые. И все же это знание было поверхностным. Извне, со стороны.
Когда Бёлль приехал в Москву в 1970 году, некоторые радикальные диссиденты возмущались: "Как может он приезжать после вторжения в Чехословакию? Как может он общаться с функционерами разбойничьего государства?"
Напрасно старались мы переубедить таких максималистов. Отважные, самоотверженные, фанатичные, но односторонние, они владели абсолютной истиной в двухмерном мире.
Но мы сами и не подозревали, до какой степени односторонними были наши отношения с Генрихом Бёллем. Мы возлагали на него наши заботы, страхи, горести. К нам часто прибегали: "Надо немедленно сообщить Бёллю: такому-то, такой-то угрожает опасность... Такие-то арестованы..." И мы писали ему, телеграфировали, звонили и недостаточно думали о том, что он все чаще, все тяжелее болеет. И что каждая наша просьба отрывает его от работы, и это бывает мучительным...
Бёлль не хотел проводить очередной конгресс ПЕН-клуба в Югославии там писатели сидят в тюрьмах. Но к нему приехал посол Югославии уговаривать: "Ведь вы можете помочь".