– Это вам, – говорит он, вручая мне букет. – Я все жалел, что в нашу первую встречу был с вами так груб.
Он целует меня в щеку – чуть более долгим поцелуем, чем нужно. Я ему нравлюсь, я в этом уверена. Но я не думаю, что он когда-нибудь понравится мне. Что бы ни говорила Миа.
– Очень красивые, – говорю я, неся цветы к мойке. – Поставлю в воду.
– А я открою вот это. Это «Пино Гриджо» – любимый сорт Эммы. Точно не хотите немного? Я посмотрел в Интернете: считается, что на четвертом месяце глоточек алкоголя можно.
– Может, попозже. А вы не стесняйтесь. – Я несу цветы в вазу и ставлю ее на стол.
– Эм, а где штопор? – спрашивает он через плечо.
– В шкафчике. Справа. – Тут до меня доходит: – Вы назвали меня Эм?
– Правда? – смеется он. – Простите… Наверное, дело в том, что это такая привычная ситуация – я тут с вами, открываю бутылку. Ну, понятно, не с вами. С ней. А теперь с вами. Больше не буду, честно. Так, где тут у вас бокалы?
Тогда: Эмма
Сейчас: Джейн
Странно готовить стейки для мужчины, любого мужчины, в доме на Фолгейт-стрит. Эдвард никогда бы мне не позволил: он взял бы все под контроль, надел бы фартук, выбрал бы нужные сковородки, масла и приборы, попутно рассказывая о разных способах приготовления стейков в Тоскане или в Токио. Саймон же довольствуется наблюдением за мной и разговорами – о рынке недвижимости, о том, где искать недорогое жилье, о квартире, которую он сейчас снимает. – Когда отсюда съезжаешь, одна из радостей – что больше не надо думать об этих кретинских правилах, – замечает он, когда я машинально протираю сковородку и убираю ее перед тем, как сесть за стол. – И скоро уже не верится, что когда-то так жил.
– Хм, – говорю я. Я знаю, что в ближайшем будущем буду окружена младенческим хаосом, но какая-то часть меня всегда будет скучать по строгой, дисциплинированной красоте Дома один по Фолгейт-стрит.
Я отпиваю вина, но, оказывается, я как-то потеряла к нему вкус. – Как продвигается беременность? – спрашивает он, и я сама не замечаю, как рассказываю ему о том, что боялась синдрома Дауна, это приводит к рассказу об Изабель, потом я начинаю плакать и не могу доесть стейк. – Сочувствую, – тихо говорит Саймон, когда я заканчиваю. – Как же вам тяжело пришлось.
Пожав плечами, утираю слезы. – Кому сейчас легко? Это все гормоны, я из-за них по любому поводу рыдаю.
– Я хотел, чтобы у нас с Эммой была семья. – Он ненадолго замолкает. – Я собирался сделать ей предложение. Никому об этом не говорил. По иронии судьбы, я как раз после переезда сюда решился, когда мы наконец-то обосновались. Я знал, что ей нелегко, но думал, что дело в ограблении.