– Оп! – довольно произнесла она, укладывая крокетные принадлежности в сумку.
Скотт прижался затылком к прохладной сырой стене, жар волнами разливался по его щекам.
Как только Кэтрин заперла за собой дверь, Скотт вышел из укрытия. Он положил пакет и сумку на стул, ощущая, как от напряжения наливались кровью и горели все его мышцы.
– Я не могу, – бормотал он, тряся головой. – Я не могу, не могу. – Скотт не знал, что именно он не может, но был уверен, что это что-то очень важное.
– Сколько лет этой девушке? – спросил он вечером, не отрывая глаз от книги, как будто вопрос возник случайно и не имел никакого значения.
– Думаю, лет шестнадцать, – ответила Лу.
– Да? – рассеянно откликнулся он, будто уже забыл, о чем спрашивал.
Шестнадцать. «Возраст незагубленных надежд». Где-то он уже слышал эту фразу.
Скотт отбросил эту мысль. Он всего лишь маленький изящный гномик, который сидит на коробках и уныло смотрит на дождь, на то, как капли стучат по земле, разбрасывая комочки грязи на карнизе.
На его лице застыла маска невыразимой скорби. «Не нужно впадать в отчаяние, – пронеслось в мозгу. – Не нужно».
Он икнул. Потом, тяжело вздохнув, спустился с горы из коробок и неуверенной походкой направился к стулу.
– О возлюбленный оранжевый стул! – приветствовал его Скотт и, развернувшись, ловко вспрыгнул на сиденье. – Хопс! – поймал он ускользавшую из руки бутылку виски. – О возлюбленная хмельная бутылка!
Он хихикнул. Погреб, танцуя, поплыл в желтой дымке перед его глазами. Скотт запрокинул бутылку, и виски горячей тоненькой струйкой полилось внутрь, обжигая желудок.
Глаза увлажнились. «Я пью Кэтрин! – яростно кричал его рассудок. – Я делаю это, соединив в один замечательный напиток талию, груди, живот и шестнадцать лет! И теперь я все это пью». Его кадык ходил ходуном, и виски журчало в горле. «Пить! Пить! И от этого в желудке будет горько, а во рту так сладко, как от меда. Я пьян, и я хочу остаться пьяным», – мелькало в голове. Интересно, почему такая светлая мысль не посещала его раньше? Ведь эта бутылка, которую он держал сейчас перед собой, три месяца томилась в буфете, а до этого – два месяца в баре на старой квартире. Пять месяцев мучительного небрежения. Он похлопал по коричневому стеклу бутылки и страстно поцеловал ее. «Я целую тебя, жидкая Катерина. Я лобзаю капли твоих сладостных, теплых уст. Все просто, – пронзила мысль. – Она много меньше Лу. Вот почему я все это чувствую».
Скотт вздохнул. Он укачивал на коленях пустую бутылку. Кэтрин закончилась. И можно заткнуть горлышко. «Сладкая девушка, дурманящим напитком ты плывешь теперь по моим сосудам».