Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем. Острие пронзило черную скорлупу – брызнула кровь. Паук прыгнул опять – еще укол, еще кровь. Снова и снова паук бросался вперед – снова и снова Скотт протыкал его булавкой. Кровь лилась мутными потоками. В конце концов на черном теле не осталось живого места.
Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить тварь подыхать здесь – медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из тумана давно забытой жизни нравственная причина – иными словами, жалость к пауку – заставила Скотта прекратить страдания дрожащей твари. Скотт решительно шагнул навстречу пауку, а тот, собрав последние силы, прыгнул.
Пронзенное копьем черное тело, яростно вздрагивая, тяжело свалилось на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.
Гадина наконец умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью песке.
Скотт попятился и почти в беспамятстве повалился на песок. В ушах его раздавался медленный скрежещущий звук, издаваемый скребущими лапами паука – мертвого… теперь уже мертвого.
Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок. Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.
Что это – сон? Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.
Нет, не сон: в нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав в разные стороны неподвижные, похожие на балки лапы, лежало черное тело паука. Все вокруг окутала мертвая тишина.
Была уже почти ночь. И до того как наступит полная темнота, Скотту нужно спуститься. Устало дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. От вида окровавленной туши ему становилось дурно, но нужен был крюк.
Когда крюк был извлечен, Скотт, пошатываясь, побрел по пустыне, волоча его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.
Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И можно спать без всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее лицо. Да, игра стоила свеч. И он, кажется, выиграл.
С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой нитку, пошел по нему. Впереди его ожидал длинный спуск. Скотт улыбнулся: «Ничего. Дело сделано».
Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк сломался.
Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он не мог издать ни звука. Сознание словно отключилось. Скоттом владело только одно чувство: ошеломленное изумление.