Он несся по рейке что было сил – прямо по тени, за угол, не сбавляя хода, и снова прямо, целую милю. Крошечным жучком, задыхаясь, Скотт мчался по балке.
Ослепительный свет обрушился на него.
Он замер. Грудь ходила ходуном, горячее дыхание обжигало губы. Ветер свободы ласкал лицо. Зажмурившись, Скотт втянул в себя его нежно ласкающую прохладу. Свобода… Это слово заметалось в мозгу, вытесняя, выгоняя все прочие слова, пока наконец не зазвучало сильным, уверенным соло: «Свобода, свобода, свобода…»
Медленно, сдержанно, с приличествующим моменту достоинством Скотт подтянул тело на несколько дюймов вверх, к квадрату открытого окна, переполз через деревянный выступ, спрыгнул и на дрожащих ногах пошел к краю цементной площадки.
Он стоял на краю света.
Скотт лежал в теплой, мягкой постели из сухих хрустящих листьев. Наевшись кусочком хлеба, припрятанным за пазухой, и напившись из миски, найденной под крыльцом, он теперь нежился в тепле и глядел на звезды.
Какая красота! Бледно-голубыми алмазами они рассыпались по черному атласу неба. Луна в эту ночь не выкатила свой желтый глаз на бескрайний лик неба, и кругом царила тьма, разрываемая лишь крошечными вспышками звезд.
Чудо что за ночь! Скотт чувствовал восторг оттого, что видит ту же картину, что и до падения в погреб и даже до начала болезни. А еще оттого, что не только он, крошечное существо, но и вся земля тонула в ночной бездне.
Как странно, что после всех пережитых ужасов, думая в эту ночь – последнюю ночь – о конце своего существования, он был совершенно спокоен. Ему остались считаные часы, и все же радость жизни переполняла душу. Эта радость была верхом восторга. Она грела его больше, чем сухие листья. Знать, что конец близок, – и оставаться спокойным! Не в этом ли сила духа – духа несокрушимого? Ведь Скотт остался один на один со своей бедой, и рядом не было никого, кто смог бы пожалеть его или оценить его мужество. Это была смелость без оглядки на возможную похвалу.
Раньше – и Скотт знал это теперь наверняка – все было иначе. Как и большинство людей, он жил благодаря тому, что была жива надежда.
Но теперь, в последние роковые часы, надежда растаяла. А он тем не менее еще умел улыбаться. В момент, казалось бы, отчаяния он испытывал восторг. Скотт знал, что сделал все, что было в его силах, и ни о чем не сожалел. В этом-то и состояла его безоговорочная победа – победа над самим собой.
«Я славно бился», – сказал он себе и устыдился собственных слов. Но через мгновение стыд бесследно рассеялся: ведь в этих словах Скотт чувствовал сладость своей победы, пусть даже с легким горьковатым привкусом.