Золотой полдень был безмолвен, слышалась лишь переливчатая песня жаворонка. Рядом со мной Филипп шепнул:
– Мадемуазель, это был мой кузен Рауль?
– Да.
– Я думал, он в Париже.
– Я тоже.
– А он… он не мог бы нам помочь?
– Не знаю, Филипп.
– Но он… он был такой добрый, когда мы устроили наш полуночный пир! – с наивным удивлением произнес мальчик.
Я смолчала.
– Разве нет, мадемуазель?
– Д-да… да, Филипп, он был добрый.
Наступила пауза. Потом тем же удивленным тоном, который резнул меня по сердцу:
– И мой кузен Рауль? Мой кузен Рауль тоже? Вы ему тоже не доверяете, мадемуазель?
– Да, – ответила я, потом отчаянно прибавила: – Нет!
– А почему…
– Филипп, пожалуйста, не надо. Я не могу… – отвернувшись от него, я сказала, сделав над собой усилие: – Разве ты не понимаешь, мы никак не можем рисковать. Как бы там ни было, мы должны… мы должны быть абсолютно уверены. – И я закончила довольно неловко: – Разве тебе не понятно?
Если он и нашел странным это необычайно глупое высказывание, то не показал виду. Застенчиво, но совсем как взрослый он коснулся моей руки:
– Мадемуазель…
– Я не плачу, Филипп. Не плачу, честное слово. Не волнуйся. Просто я очень устала и совсем не спала прошлой ночью, и уже давно пора обедать. – Как-то мне удалось улыбнуться, и я вытерла лицо. Он обеспокоенно смотрел на меня. – Прости, малыш. Ты ведешь себя как настоящий герой, а я просто глупая женщина. Ну вот, уже все прошло.
– А сейчас поедим, – твердо сказал Филипп, полностью овладевая ситуацией.
– Ладно, Наполеон, – согласилась я, пряча носовой платок. – Но лучше нам еще немного остаться здесь, для большей безопасности, пока мы не будем уверены…
– Да, – ответил Филипп, – пока не будем уверены, что он действительно уехал.
Филипп послушно оставался под прикрытием кустарника, лежа на животе, положив подбородок на руки и глядя вниз на дорогу сквозь просвет в сплетенных зеленых ветках. Я легла на спину, так что солнце светило прямо на меня, и прикрыла веки. Даже теперь я не могла посмотреть правде в глаза. Мне хотелось оставаться слепой, трусливой девчонкой, которая руководствуется только своими инстинктами… Но пока я лежала здесь, вслушиваясь в рокот мотора его машины, мне стало ясно одно обстоятельство, которое я хотела скрыть от самой себя, загнать куда-то глубоко. Как только я произнесла в уме его имя, я уже знала, что не могу ставить его наравне с другими. Инстинкт… именно инстинкт предостерег меня от Леона де Вальми и побуждал держаться на расстоянии от застывшей в ледяном одиночестве мадам де Вальми, но, какие бы мне ни представили факты, «доказательства», тот же инстинкт заставит меня всячески защищать Рауля.