– Что же, мистер Муллинер, – сказала она бодро, выбрасывая из головы загадку, поставившую ее в тупик: почему ее сын Сиприен вел себя в этой студии как экспресс Лондон – Эдинбург, – Гермиона сегодня утром свободна, так что, если вы ничем не заняты, сейчас вполне подходящее время начать.
Игнатиус очнулся от своего забытья:
– Начать?
– Позировать для портрета.
– Какого портрета?
– Портрета Гермионы.
– Вы хотите, чтобы я написал портрет мисс Росситер?
– Но вы же сами обещали… вчера вечером.
– Обещал? – Игнатиус провел рукой по лбу. – Быть может, быть может. Очень хорошо. Будьте так любезны, подойдите к бюро и выпишите чек на пятьдесят фунтов. Чековая книжка у вас с собой?
– Пятьдесят… чего?
– Гиней, – сказал Игнатиус. – Сто гиней. Я всегда прошу аванс перед тем, как приступлю к работе.
– Но вчера вечером вы сказали, что напишете ее портрет бесплатно.
– Я сказал, что напишу ее бесплатно?
– Да.
В голове Игнатиуса шевельнулось смутное воспоминание, будто он и правда сморозил что-то такое.
– Ну, предположим, что и так, – сказал он горячо. – Неужели вы, женщины, не способны понять, когда мужчина шутит? Неужели у вас нет чувства юмора? Неужели каждый легкий розыгрыш надо принимать буквально? Если вы хотите, чтобы с мисс Росситер был написан портрет, извольте заплатить за него, как принято. Только я никак не могу понять, зачем вам понадобился портрет девицы, которую отличают не только малопривлекательные черты лица, но и золотушный цвет кожи. Кроме того, она дергается. Вот я гляжу на нее, и она явно дергается по краям. Лицо у нее землистое, нездоровое. В глазах нет ни проблеска ума. Уши у нее вывернуты наружу, а подбородок срезан вовнутрь. Короче говоря, от ее внешности, взятой в целом, у меня начинается зубная боль. И если вы будете настаивать на том, чтобы я сдержал свое обещание, то я попрошу доплаты за моральный и интеллектуальный, а также и физический ущерб, неизбежный, если я буду вынужден сидеть напротив и смотреть на нее.
С этими словами Игнатиус Муллинер отвернулся и начал рыться в ящике, разыскивая трубку. Но трубки в ящике не было.
– Что?! – вскричала миссис Росситер.
– Что слышали, – сказал Игнатиус.
– Мой флакон с нюхательной солью! – ахнула миссис Росситер.
Игнатиус провел рукой по каминной полке. Открыл два шкафа и заглянул под кушетку. Но трубки не нашел.
Муллинеры по натуре привержены вежливости, и, увидев, как миссис Росситер нюхает и сглатывает, Игнатиус с запозданием почувствовал, что, пожалуй, был менее тактичен, чем следовало бы.
– Не исключено, – сказал он, – что мои предыдущие высказывания могли причинить вам боль. Если так, я сожалею. Оправданием мне должно послужить то, что произнесены они были от полноты сердца. Я сыт человечеством по самые гланды, а на семейство Росситер смотрю как на, возможно, самое черное из пятен, его пятнающих. Видеть не могу семейство Росситер. По-моему, на них нет ни малейшего спроса. Единственное, чего я хочу от Росситеров, – это их крови. Я чуть было не достал Сиприена кинжалом, но он оказался слишком проворным. Если он потерпит неудачу как критик, его всегда ждет вакансия первого танцора в русском балете. Однако с Джорджем мне повезло много больше. Я наградил его самым смачным пинком, какой когда-либо впечатывал в человеческий торс. Получи он пулю, и то не сумел бы вылететь отсюда быстрее. Возможно, он разминулся с вами на лестнице?