А кулаков и подкулачников и всех, кто не пойдет в колхоз, надобно раскулачить и в ссылку, в Нарым направлять.
Слушали мужики Фрола. Многим нравились его слова – о равенстве, о справедливости, о взаимопомощи, о совместном труде на благо всех… Вскоре один мужик под влиянием слов Фрола вступил в партию. Потом второй. В селе образовалась партийная ячейка.
Да не всем в Ветохино глянулась деятельность Фрола Сарычева. Знали зажиточные крестьяне, что Фрол агитирует за совместный труд, и ненавидели его за это люто.
Собирались вечером крепкие мужики, курили махорку, судачили о Фроле.
– Вредный он человек! – говорил один из зажиточных ветохинцев, – принес его нечистый на нашу голову.
– Ведет он активную агитацию, – продолжал другой сельчанин, – склоняет бедноту к действиям. Если так дальше пойдет, то окажемся мы голью перекатной. Разве можно такое дальше терпеть?
Помолчали. Сидели, гоняли желваки под скулами, наливались злобой.
– Надо его прикнокать, – нарушая молчание, сказал кто-то, – прийти вечером, вызвать за ограду и…
– Завтра здесь соберемся и пойдем, – порешили мужики и разошлись.
Вечером Фрол пришел с заседания партячейки. Помыл руки, присел за стол и ласково попросил:
– Хозяюшка, покори муженька!
Елизавета вышла из кухни, поставила перед мужем глиняную чашку с окрошкой и положила несколько ломтей ржаного хлеба. Обтерла деревянную ложку полотенцем, подала и сказала:
– Кушай, Фролушка!
Напротив стола, на божнице, стояли иконы. Но Фрол не помолился, не перекрестился. Став коммунистом, он твердо поверил в то, что религия – это опиум для народа и духовная сивуха, поповский обман для угнетения трудящихся. Бога для него не существовало. Он терпел иконы-то в избе ради жены, не хотел ее огорчать. А то давно бы топором порубил и в печку бросил.
Об этом-то глубоко печалилась Елизавета. Она верила в Бога. Присев на лавку рядом с мужем, она положила щеку на ладонь правой руки, печалясь, смотрела на мужа. Он не понимал ее душевного состояния. Откусывал от ломтя кусок ржаного хлеба, жевал, хлебал окрошку, думал о чем-то своем, радостном.
За окном стемнело. В засиневшем небе прорезались звезды. Внезапно во дворе злобно залаял кобель. Камешек стукнул в оконце, и чей-то голос позвал:
– Фрол, ты дома? Выйди на минутку.
Фрол положил ложку, взглянул на жену.
– Кто это, не признаю. Но раз зовут, значит надо пойти.
Он встал из-за стола и вышел во двор. Елизавета осталась сидеть в горнице. У нее от нехорошего предчувствия сжалось сердце. Она прошептала: «Господи, помилуй!»
За калиткой Фрола поджидало шестеро человек. Он приветливо сказал: