Того Кирова на Кировском заводе поселили еще в 1939 году, когда на Крестовском острове (на одном из Кировских островов, кстати[1]) только еще наносили обширный холм-кратер для основы будущего стадиона – этого авангардного творения архитектора Никольского. Оба Кирова что близнецы-братья. Заводской жестом руки вдохновляет рабочий народ на трудовые свершения, а здешний Киров тем же энергичным жестом благословляет трудящихся на отдых, демонстрируя одновременно зримое достижение социалистического строительства – стадион его имени (точнее, псевдонима), а также – парк, Центральный, и как раз отдыха, и опять же имени Кирова.
Ничего не поделаешь, судьба связала данный памятник Кирову с этим и только этим стадионом. Тут Киров-памятник выглядел органично. Не зря же строительство стадиона начиналось под патронажем Кирова. Но в 2006-м стадион снесли. Затеяли строительство нового, современного. Кирову на пьедестале перестало быть хорошо.
Это только на первый взгляд кажется, что он всегда одинаков: всему рад, всем удовлетворен. Как раз нет. Настроение его переменчиво. По оттенкам его эмоций, обусловленным внешними раздражителями, можно изучать психологию памятников.
Одно дело, когда жестом левой руки выражается радость за все вокруг, а другое дело, когда под руку что-нибудь попадает. Зачем тут в парковой зоне, у Футбольной аллеи образовался элитный дом? Аккурат на том месте, куда Киров рукой показывает. А то, что это неуместное сооружение заслонено от памятника плотной стеной елей, только создает впечатление, что пытались от Кирова что-то скрыть, да номер не вышел – он все знает, все видит. И лицом, и жестом – всем своим видом он одно выражает: «Это что же такое, товарищи? Вы рехнулись? Кто разрешил?»
В какой-то момент с ним перестали считаться. Он стал объектом странного озорства. Киров, когда был молодым, знал, что такое восторг покорения высоты (он один из пионеров отечественного альпинизма), но это не значит, что должны какие-то люди залезать на высоченный постамент (4,65 м), подставляя друг другу плечи, и все ради того, чтобы позлить, подразнить памятник – налепить на него какую-нибудь бумажку или обвязать его дурацкими тряпками. Помню резинку на ниточке, привязанную к пальцу, – все, что осталось от надувного шарика, – бронзовый Киров словно хотел стряхнуть эту дрянь отставленной в сторону рукой, причем он явно боролся с брезгливостью.
Он уже тогда начинал себя ощущать лишним здесь, но пытался скрыть свои ощущения, сделать вид, что не замечает знаков неуважения, и этим только провоцировал энтузиастов глума.