Кроме стандартных 15 процентов «условно-досрочного освобождения».
Будь ты хоть мальчиком-паинькой, семи пядей во лбу, отличником боевой и политической подготовки, тюремным стахановцем или Эйнштейном, олимпийским чемпионом, заслуженным артистом, народным учителем или Героем тюремного капиталистического труда – никогда и ни при каких условиях американский заключенный поблажек не получал.
А отсутствие стимулов привело к падению рабовладельческого строя и развитого социализма!
В результате уравниловки мои товарищи мотали срок с минимальными потерями в массе тела, при активном бездействии гипотоламуса и серого вещества.
Карты, домино, телик, работа «не бей лежачего», продавленная койка и сон разума продолжали рождать чудовищ.
Выпущенные из тюрьмы, ничему не научившиеся и без перспектив на работу экс-зэки через несколько месяцев пребывания на свободе стройными рядами возвращались на нары на более длительные сроки по новым путевкам американских прокуроров.
Вечная кормушка для тюремной системы и околотюремных прихлебателей – ФБР, прокуратуры, судов, полиции, приставов, поставщиков еды, журналистов – крутилась, не переставая…
Пока что на серьезные наказания я лично не нарывался.
Зато уже трижды толкал перед собой тяжеленную доисторическую газонокосилку.
Чахнущие на жаре зеленые газоны – гордость и забота начальника тюрьмы Рональда Смита – требовали постоянного ухода. Поэтому на покос барских лугов староста ежедневно выгонял несколько десятков провинившихся перед помещиком крестьян.
В первый раз меня сцапали за тридцатисекундное опоздание на проверку личного состава – я задержался в душе и не слышал грубого окрика дуболома: «Count!»
Во второй раз я на минуту опоздал в свой корпус после радиообъявления о запрещении внутренних переходов: «Compound is now closed!»[88]
В третий раз я отделался легким испугом – меня поймали курящим в туалете. На самом деле – за достаточно серьезным нарушением режима.
– Как твоя фамилия и из какого ты отряда? – допрашивал меня заставший на месте преступления надзиратель.
Я представился и протянул ему пластиковую карточку – тюремное ID, выданное в первый день:
– Трахтенберг, отряд 3638.
Статью и срок в таких случаях не называли. Более того, администрация тюрьмы не приветствовала, когда охранники интересовались, за что «чалился» тот или иной зэк.
– Придешь в лейтенантский офис после ужина, ровно в шесть вечера, – приказал либеральный надсмотрщик. Чин «лейтенант» был самым высоким в местной пенитенциарной иерархии.
– All right, officer[89], – ответил я, прикидывая, чем мне будет грозить совершенный проступок.