Она промолчала.
– Что мама говорит? – все-таки спросил он.
Трудно было выдерживать ее молчание.
– Мама согласна. Она уже в эту школу съездила, все посмотрела и с директором поговорила. Пап, мне там будет лучше.
И это тоже было объективной реальностью, Колька был достаточно сообразителен для того, чтобы это понимать. Конечно, ей будет лучше в предсказуемой, правильно организованной жизни, для которой она отлично приспособлена, чем в жизни непредсказуемой и неорганизованной, в которой только и умеет жить ее отец.
– И где ты школу эту откопала?
Горечь дрогнула у него в горле совсем помимо его воли.
– В Интернете. А потом по «аське» с одной девчонкой из Хорватии познакомилась, она в этой школе учится, и она мне все подробно рассказала. Пап, там правда хорошо. Там…
Что хорошего в этой немецкой школе, Колька уже не слушал. То есть уши его, конечно, слушали, но голова в этом процессе не участвовала. Горечь поднялась выше горла и заполнила всю его голову.
– Но она же платная, школа твоя, – посередине Надиной фразы вдруг спросил он. – Как же…
– Мама сказала, на это она сумеет заработать, – быстро ответила Надя.
И тут же покраснела. Она была тактичная девочка и, конечно, понимала, как неприятен для отца и собственный жалкий вопрос, и ее ответ, который вообще-то был ему известен заранее.
Ему на это не заработать никогда, можно и суммой не интересоваться.
– Ложись спать, Надюшка, – сказал он. – Я второе съем и тоже лягу.
– Ладно. – Она встала, потянулась совсем по-детски, шмыгнула носом. – Не обижайся, па. Это же не из-за вас, я же вас люблю! Просто мне этого почему-то хочется. Но в этом же нет ничего плохого, да? Никому же плохо не будет, если я туда поеду.
– Не будет. – Он постарался, чтобы его улыбка не выглядела жалкой. – Ложись, ложись.
Есть расхотелось. Колька поставил тарелку с котлетами обратно в холодильник, а пустую, из-под супа, в раковину. Он уже включил воду, чтобы ее вымыть, и только потом вспомнил про посудомоечную машину. Галинка купила ее совсем недавно, и он еще не привык к тому, что посуду теперь можно не мыть.
Жизнь, внутри которой он существовал, была устроена разумно и правильно, а теперь вот его дочь собиралась устроить ее еще разумнее, еще правильнее. В этом действительно нет ничего плохого – для него ничего плохого; для нее это не просто неплохо, а очень даже хорошо.
И почему от понимания такой простой вещи ему становится так тоскливо?
Впрочем, особо гадать о причинах тоски не приходилось. Конечно, если не врать самому себе.
Причина была только в том, что Колька не знал, для чего он нужен в этой разумно устроенной жизни. И устраивалась, и шла она без его участия, и он не мог объяснить этот странный… как его… парадокс!