Молва о декабристах далеко опередила их шествие. Аносов мечтал хоть издали взглянуть на этих мужественных, бесстрашных людей, поднявших голос протеста против царского самовластия. И то, о чем мечтал Павел Петрович, внезапно сбылось.
Вместе с Евлашкой они на дрожках приближались к перевалу, на котором высился грузный каменный столб: здесь сходились Европа и Азия. Безразлично сидевший в полудреме старик вдруг встрепенулся и показал Аносову на дорогу:
— Гляди-ка, Петрович, горемычных по каторжной гонят!
И впрямь, у каменного обелиска копошилась партия кандальников. Многие расположились тут же на земле, устало протянув натруженные ноги. Некоторые бродили у столба, оглядывая величественные вершины Таганая и окрестных сопок. Неподалеку находились жандармы; солнце отсвечивало на остриях штыков.
Караульные не заметили, что подкатили дрожки и усталая лошадь остановилась за обелиском. Евлашка проворно соскочил с сиденья и, оглядываясь, подошел к ближнему арестанту. Это был юноша с пронзительными глазами и черным пушком на губе. В осанке и в поведении кандальника проглядывали благородство и независимость, — черты, сразу покорившие Аносова.
«Это они!» — сообразил Павел Петрович и, не слезая с дрожек, чтобы не привлечь внимания конвоиров, быстро оглядел партию. Пыльные, исхудалые, они, казалось, не обратили внимания на проезжих. Вот в тени обелиска сидит с раскинутыми ногами высокий, голубоглазый, с русыми усами, загорелый до черноты арестант. Его товарищ по несчастью, склонившись к ногам, перевязывает кандалы обрывками рубахи. Голубоглазый морщится от боли.
А Евлашка уже очутился рядом о чернявеньким и проворно сунул ему в руку горбушку хлеба. Не менее ловко отсыпал он на ладонь кандальника горсть махорки. Лицо юноши просияло от радости.
— Спасибо, добрый человек! — прошептал он.
Крадущейся охотничьей походкой старик потянулся вперед, но тут раздался сердитый окрик.
— Эй, кто такие? Подальше! — властно закричал поднявший голову жандарм. Он быстро вскочил и, подбежав к Евлашке, толкнул его в грудь. Пошел, пошел прочь, а то самого в кандалы закую! — пригрозил он. Заметив Аносова в форме горного офицера, конвойный сказал: — Возьмите, ваше благородие, слугу и живей уезжайте с богом! С нашими подопечными запрещено разговаривать! — жандарм хмуро посмотрел на Павла Петровича.
Евлашка не угомонился; он бесстрашно глянул на конвоира:
— Эх, червивая твоя душа, жалости у тебя к несчастному нет! укоризненно сказал старик. — Сам господь бог повелел горемычным милостыньку подавать, а ты!.. Неужто жандарм выше бога?