— Это архи важно, Лейба. Как ты думаешь, мой земляк премьер Керенский, он опасный противник?
— Барахло. К тому же он симпатизирует тебе.
— Откуда ты знаешь, Лейба?
— Да это все знают. Помнишь, было решение арестовать тебя после июльских событий, но тут же было секретное указание не трогать…за подписью того же Керенского.
— Гм, не знал. Передай ему: как только мы возьмем власть, ему ничего не грозит. Я Керенскому найду место сторожа в одной из пролетарских бань. Итак, у нас кое-что есть, но этого явно недостаточно. Сколько гопников и прочего пролетариата мы можем собрать для свержения временного правительства?
— Восемьсот тысяч наберется. А, совсем забыл, — почесал лысину Лейба. — Латышские стрелки…, это же головорезы. Золотой фонд.
— Латыши получат независимость. Но латышские стрелки должны составить мою личную охрану. Если что останется, можно будет бросить в бой с мировой буржуазией и остатками войск царской армии.
— Армии не стоит бояться, Ильич, — сказал Лейба. — Твой друг и земляк Керенский перессорился с командующими войск Петрограда, лишил их должностей и мне кажется не без твоей помощи, Володя. Я долго думал об этом, но ни к чему не пришел. Признавайся, давай.
— Конспирация, конспирация, Лейба. Не задавай мне больше таких вопросов. Лучше скажи, почему эти жирные коты так сопротивляются назначить дату восстания в Петрограде, ведь когда эта армада соберется здесь у нас в городе, мы подберем власть, как валяющийся кошелек на дороге. Или ты думаешь иначе?
— Не обращай на них внимания. Это не они возражают как можно быстрее броситься в жерло революции, а их жены, любовницы: боятся, что их убьют. Мы с тобой сами завоюем власть. Как только приедут немцы, евреи, как только соберутся гопники воедино, мы должны об этом знать. Тогда и назначай штурм Зимнего дворца.
* * *
И октябрьский переворот удался, он был похож на свадебный обряд. Но это был только первый шаг, но это был важный шаг. Он состоял в том, что власть оказалась в руках той части общества, которая находилась до этого в униженном положении, либо считала себя таковой. Это был тот, кто раньше был никем, ничем по многочисленным разным причинам, это был тот, кто всегда завидовал имущим, будто крестьянин, у кого были две коровы и две овцы, либо те, кто содержал торговую лавку, был начальником цеха, директором завода, а то его собственником.
Мудрость Ленина состояла в том, что он увидел эту разницу, ухватился за нее, и она, эта мудрая мысль сработата, принесла ему плоды.
Это часть гениальности Ленина. Вторая часть беспардонная ложь и невероятная жестокость, — вот и все, что нужно для гения. После захвата власти, все гопники, весь пролетариат, все уголовники с бешеной прытью бросились уничтожать имущих, овладевать их имуществом, насиловать дочерей и всаживать им штык в живот на глазах у матерей и отцов, а матерей и отцов хватали, засовывали головы в мешки и живьем сбрасывали в холодную Неву. Варфоломеевская ночь в Петрограде была первым боевым крещением ленинских головорезов. Имущие, как в Петрограде, так и далеко за пределами, растерялись, как перед наводнением, от которого спастись невозможно.