— Я Маша Шпилькина, служанка бывших господ. Я только что пришла убраться. Где мое ведро и швабра? А вот они. Но тут такое натворили…бандюги проклятые. Чего было невинных стариков и девушек убивать. Вы, надеюсь, ищете их, чтоб с ними расквитаться.
— Не болтай Шпилькина. У тебя, что зубы болят. Получишь прикладом, зубы вылетят и больше болеть не будут. Но это все потом. А пока мы трупы уберем, обшарим карманы в поисках буржуазных прокламаций, а ты промоешь лестницу и все комнаты, шоб блестели…
— Как у кота яйца, — сказала Маша и расхохоталась каким-то истерическим смехом.
— А ты, баба то, что надо, может, того, поладим, а? Только не чичас, чичас некада, время такое. Эй, братва, тащите трупы и в реку. Одежку хорошую сдирайте, кольца и всякие там украшения тоже. Они подлежат национализации. Если с пальца не слазит, рубите палец, им теперя уж все равно.
Гопники работали быстро, больше не подходили к Маше, и через десять минут трупы уже плавали в реке. Маше пришлось мыть полы, собирать окровавленное белье во всех комнатах. На это ушло два дня.
Первую ночь сон не шел, шли одни слезы. В районе трех ночи она набросила на себя рваную одежду, напялила материнские очки и спустилась к реке, освещенной луной. Ни отца, ни матери, ни сестер ей увидеть не удалось, а вот Машу она увидела почти на той стороне реки, с высоко поднятой левой рукой. Ее волосы рассыпались в воде полукругом, а голова находилась в воде.
— Прощай Маша, ты будешь жить во мне. Сколько смогу, буду носить твое имя, и гордиться им. Ты спасла меня своей жизнью.
Она трижды перекрестила ее и вернулась в пустой, еще не убранный до конца родной дом.
К вечеру второго дня стали появляться жильцы — восемь семей на восемь комнат.
— Чисто тут, сказал один гопник по имени Васька Перевертайло. Как звать тебя, красавица? Откель ты такая…симпатяга?
— Машей звать. Да здравствуют гопники, слава Ленину! Ленин — вошь мировой революции и мой вошь, — сказала она наклонив голову.
— А ты подкована политически, это похвально. Надо будет выступить с речью на курсах младшего обслуживающего персонала. Как ты? Согласна? Какие у тебя просьбе, Маша? Вася Перевертайло, то бишь я, их тут же решит, он все может.
— Когда были живы господа, они меня хорошо кормили, а теперича, кто будет кормить?
— Муся, поделись с товарищем, — приказал Вася своей излишне накрашенной подруге.
— Вот еще! — фыркнула Муся, задевая шпилькой тухли за ступеньку.
— Я чо те сказал? Что? Чичас как дам в рыло, ногами накроешьси. Нуко-ся выполняй приказание. Ать- два…
Слова «ать-два» привели Мусю в повышенное, почти революционное рабочее состояние. Она тут же достала из сумки пирог и большую шоколадку и протянула Маше, награждая ее взглядом злых глаз, каким обычно награждают врагов народа.