Стас вспомнил ревнивого полковника, но лишь ухмыльнулся про себя и промолчал: мстительное чувство в подземелье угасло.
— Разумеется, если позволят обстоятельства, — поправились она. — В любом случае буду всегда на связи. Рация настроена только на мой канал, нас никто не услышит.
— Добро, — буркнул он и, оставив рюкзак, стал подниматься наверх.
Сам вид подземного жилища выковырнул из памяти слежавшийся ком чувств, пробило в пот и даже одышка появилась, как тогда, на сосновой гриве Сухого залома. На улице он вздохнул свободно и опять ощутил покой и благодать кедровника.
Матёрая вышла на поверхность, опустив за собой мохнатый от игольчатого подстила, искусно маскирующий люк.
— Пойдём, покажу запасной выход.
Ни договорить, ни показать не успела, в кармане куртки запиликала рация. Связь была громкая, голос полковника под сводами кедрача звучал сварливо, как у кедровки.
— Они развернули лагерь, поставили палатки, — доложил он. — Тревога отменяется, возвращайтесь на базу!
Прозвучало как-то просительно. Матёрая усмехнулась и вызывающе осадила ревнивца:
— Не мешай мне, — подхватила туфли. — Я занята, буду нескоро. Наблюдай за гостями.
Огляделась, не нарушена ли маскировка, и направилась в сторону курьи.
Рассохин слышал, что рация у неё в кармане трезвонит через каждую минуту, но хозяйка упорно не отвечала — испытывала терпение. Можно было представить, как на вышке мечется и переживает Галицын. Потом остановилась, подождала и проговорила благосклонно, дыша в лицо:
— Мне нравится твоя сдержанность, — подала рацию. — Скажи ему что-нибудь. Например, как хорошо нам вдвоём. Ты же злишься на него? Яросвет сорвал экспедицию.
Ей нравилось дразнить и стравливать мужиков. Стас демонстративно и хладнокровно скосил глаз на грудь, едва вмещающуюся в упаковку тонкой блузки и сказал в лицо:
— Одну такую... матёрую я застрелил. Ты слышала.
И прошёл мимо. Хозяйка соблаговолила что-то ответить Птицыну, но Рассохин не прислушивался.
— Я позвала тебя сказать, — она догнала и вдруг заговорила с акцентом, подыскивая слова. — Сказать про твою женщину...
Стас уже забыл о своей предыдущей реплике, показалось, что она что-то знает о Лизе.
— Про какую? — спросил, скрывая настороженность.
— Которую ты застрелил, убил, — на лице её вызрел лёгкий испуг. — Блудницу звали Евгения?
— Её звали Женя.
Она мгновенно сняла с лица испуг, как паутинку, однако при этом всё равно осталась чуть озабоченной — вовсе не той хозяйкой Карагача, в образе которой предстала в первый раз на деревянном островке соры. И обращалась уже ни «ты», как со старым знакомым, что придавало её речи некую интимность.