Мы дошли пешком до самого центра города, хотя день был холодный и ветреный.
– Зайдем? – Эмили остановилась. Я прочитала вывеску: «Буковски».
Мы сели за столик у окна, и Эмили окликнула официанта:
– Простите, а вы ведь здесь продаете чай и кофе, верно? Значит, должно быть и молоко?
– Ну… наверное, – неопределенно ответил он.
– А можно нам две порции цельного и две обезжиренного? – попросила Эмили. – Пожалуйста.
Парень посмотрел на нас, на наши черные наряды с маленькими портретами Моны, приколотыми к груди (так было у какого-то писателя, который нравился Моне), и, подавив вопрос, отошел. Через пару минут он вернулся с четырьмя пластиковыми флягами.
Смешивая в стаканах молоко из разных бутылок, Эмили снова заплакала.
– Ведь она всегда была такая спокойная. Говорила, что все хорошо, что все пройдет. А теперь ее нет.
– Помнишь, тогда, на крыше? Когда она рассказывала про машину? – начала я, но Эмили перебила меня:
– Лиза, а ты когда с ней в последний раз разговаривала?
– Да с месяц назад. Она была… нормальная. Обычная. Как всегда.
Эмили задумалась. Свет из окна падал прямо на ее лицо, подсвечивая борозды от слез на щеках.
– Она мне звонила. Неделю назад. Очень счастливая, как фейерверк, вот такая, – Эмили выбросила руки вверх, – голос прямо звенел.
У меня мороз пробежал по коже.
– Я никому не говорила, – понизила голос Эмили. – Но мне кажется, что если что-то изменилось и она была счастлива… может, она испугалась, что это закончится. Что ее затянет назад. Она так боялась возвращаться.
Она зажмурилась, потерла лоб и покрутила головой.
– А еще знаешь, там, на кладбище, когда ее мама меня обняла, я вдруг почувствовала, прямо так отчетливо-отчетливо, что теперь, когда Моны нет, я – следующая. Следующая на очереди.
Я молчала. Она приподнялась и посмотрела мне в глаза.
– Понимаешь, Лиза?
Я понимала.
Эмили вздохнула. И совсем тихо закончила:
– Я буду как твой звоночек, Лиза. Договорились? Если что-то случится, пусть у тебя как будто будильник прозвенит тревогу. И ты – будь наготове.
Час спустя мы разошлись в разные стороны. Эмили пошла за призраком Моны в сторону кампуса, а я вернулась в Бостон.
Иногда, очень редко, мне хотелось поднять трубку, набрать номер Эмили и узнать, как она. Но каждый раз я открывала свой список контактов, доходила до ее имени и пролистывала строчку «Эмили». Может быть, мне не хотелось знать, прозвенел ли уже мой звоночек или нет. Может быть, без Моны и Эмили стала мне неинтересна. А может быть, без Моны для меня не стало и Эмили. Потому что все чаще и чаще, когда я вспоминала их, они представлялись мне как две половинки одного человека, как один цельный и счастливый характер, разбившийся случайно на два не менее сильных, но несчастных и неприкаянных голоса.