– Сделать тебе тоже тост? – спросила Ксения из соседней комнаты.
Одновременно звякнул на компьютере сигнал, оповестивший о новом имейле, я подтянула ноутбук по одеялу, прочитала имейл и соскочила с кровати.
– Да! Спасибо! – крикнула я, подключая зарядку к компьютеру и разгребая завалы на письменном столе.
– Утренние новости? – поинтересовалась подруга, заходя в комнату с двумя тарелками. Кухни у нас не было, просто плита, раковина и маленькая барная стойка около входной двери, поэтому готовили мы там, где снимали обувь, а ели на полу в спальне или в зале.
– Стайнберг, – ответила я, – срочный факт-чекинг.
Джонатан Стайнберг был журналистом из Los Angeles Review, и сейчас он стажировался в Коламбии по какой-то суперпрестижной двухгодичной журналистской программе. Для его нового проекта о военной промышленности в Израиле ему понадобился научный ассистент, и выполняла эту работу я. В основном она заключалась в том, что я читала и конспектировала для него книги, собирала информацию в интернете, делала презентации и вычитывала и проверяла его статьи. Не самая интересная, если честно, работа, но зато со Стайнбергом, а он сам по себе был фееричным человеком. Он был похож на охотничьего пса – постоянно наготове и с цепкими челюстями, поджарого и вечно пьющего диетическую колу; Джонатан разговаривал короткими предложениями, а его любимым словом было «история». «Это интересная история», – говорил он, расхаживая по аудитории, резкими движениями отмеряя большие шаги. «Из этого получится история». «Журналисты должны находить истории», – и откидывал со лба слишком длинную седую челку. Мне все время хотелось предложить погладить ему рубашку, но я отгоняла это странное чувство.
Мы встречались дважды в неделю, чтобы обсуждать прочитанные мною книги и то, как они могут встроиться в его проект, и он чаще всего бегал туда-сюда вокруг стола с маркерами в руках, покрывая доску примечаниями, точками, сносками, стрелочками, то и дело спрашивая: «Ты это видишь? Ты это видишь? Вот она, наша история!» На маркерной доске все выглядело логично и правильно, и война действительно казалась продуктом деятельности групп особых интересов. Обычно мне хватало запала для того, чтобы дойти домой и начать перерисовывать и описывать все по памяти с объяснениями, а потом цельность картины начинала размываться, и я уже не могла вспомнить, почему объяснения Джонатана казались такими убедительными.
Отличительной особенностью работы на Стайнберга было то, что все его задания должны были выполняться здесь и сейчас. Обычно он присылал письма с пометками «2 часа», «2 дня» или «30 минут». Сегодняшнее гласило: «час, полтора максимум». В одной руке я держала тост, а другой стучала по клавиатуре. Через час десять, когда я отправила Стайнбергу назад его статью с пометками, до моих собственных занятий оставалось сорок минут. Я успела принять душ, одеться, позвонить родителям в Бостон и, пробежав по Амстердам-авеню с мокрой головой, заскочить в аудиторию за две минуты до начала. Мы разбирали ооновские методики для анализа затяжных территориальных конфликтов. После семинара я пошла на лекцию по лагерной прозе, потом перехватила в коридоре сэндвич с тунцом и вместе со Смирновой отправилась слушать приглашенного спикера из Принстона, который должен был рассказать о мотивах революции в современной русскоязычной прозе. Презентация заканчивалась в шесть часов, и я как раз успевала неспешно дойти до «Ориэлc» и там встретиться с Максом, показывая всем своим занятым видом и рюкзаком с книгами через плечо, и вообще общей небрежностью, что это totally casual встреча, – хотя, конечно, до totally casual нам было столько же, сколько и до полноценного свидания. Наше общение и каждая наша встреча выглядели как попытки геополитических переговоров под прикрытием ни к чему не обязывающей болтовни. Каждый ждал, что другой сдастся и уступит, и ни один не собирался ни сдаваться, ни уступать. Может, именно поэтому на полпути я засомневалась и остановилась посреди Бродвея. Нет, все-таки вся эта история с Максом начинала меня нервировать. Или не эта история? И история ли это вообще – или так, эпизод? Я чувствовала себя нервной, встревоженной, несобранной, и мне хотелось поскорее попасть домой, уткнуться в подушку и так лежать в темноте, открыв окно, чтобы слышен был шум проезжающих внизу машин.