- Ваньке моему десять лет, - пояснила бабушка Катя. - Ох, и любил Ванька ватрушки! Никчемный был человек. Что жил, что под тыном высрался. От водки сгорел. Как с фронта пришел - так из стакана не вылезал. Скоро начну печь, а вечером по людям разнесу. Садись, Сашка к столу, будешь снимать пробу.
Я мышкой притих в уголке, боясь неосторожным словом разрушить это зыбкое статус-кво. Ведь Пимовна могла завестись с пол оборота, особенно, если почувствует, что человек с ней неискренен. Руки ее порхали над клеенчатой скатертью, как дирижерская палочка над оркестровою ямой. Сито она держала на уровне плеч, но ни одна пылинка муки не упала на крашеный пол.
- Что, Сашка, молчишь? Робеешь, или слова моего ждешь? - бабушка Катя легко разгадывала все мои уловки и хитрости, - так ведь не дождешься! Слышала я, что жили в старину люди, которые были на такое способны, так ведь я им не ровня. Это сколько же ненависти нужно иметь в душе?! Даже не знаю, с какого краю к этому подступиться. Но сердцем уже чую, что если возьмусь, долго не проживу.
Она еще долго возилась с тестом: сминала, с размаху кидала на стол, колотила тощими кулачками, успевая при этом задавать мне каверзные вопросы:
- А Елена Акимовна знает о родовом проклятии?
- Конечно, знает. Только мне она об этом не говорила. Да и с бабушкой Аней пока все в порядке. Только курит в постели.
- Как это курит?
- А так: лежит и дымит. Чтобы тот, кто захочет ее убить, подумал, что в хате мужчина.
Пимовна засмеялась:
- Ишь ты, какая хитрая! Ты это сам видел, или опять знаешь?
- Знаю. А через год увижу.
- По глазам вижу, не врешь. Да и придумать такое тебе пока не под силу. - Екатерина Пимовна убрала тесто на край стола и накрыла его чистенькой тряпочкой. - Бедный ты бедный! Представляю, как трудно все это таскать в себе. А теперь, честно скажи: ты про мальчика Раздабариных знал?
- Знал, - потупился я.
- Почему не предупредил?
- Не успел. Да и с какими словами я бы к ним подошел? Знаете, бабушка Катя, кажется, что это я...
У меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, и они как то сразу наполнились забытым теплом. Господи, как давно я не плакал!
- Ну-ну, успокойся! - она оттолкнула эмалированный тазик с творогом, присела на стул, и прижала к груди мою стриженую макушку. - Не надо себя казнить. Прошлого не вернешь. В следующий раз будешь умней: придешь и расскажешь мне. А я уж найду способ... кто там у нас на подходе?
- Дядька Ванька.
- Знаю уже.
- Потом Агрипина Петровна, мамка мотоциклиста.
- Этой давно пора!
- А следом за ней Федоровна, ваша подруга. Но это уже осенью, в сентябре.