— Повтори еще раз — что Гуаско сделал с приказом?
— Он вырвал его из моих рук, смял и бросил на дорогу.
— А ты?
— Я?.. Я поднял приказ и…
— Тебя спрашивают, как ты позволил надругаться над государственным документом? Почему ты не арестовал преступника и связанного не привез мне?
— У Гуаско было сорок вооруженных людей… Мы отдыхали на горе… был привал… Все случилось неожиданно, господин консул.
— Разве у тебя не было аргузиев, вооруженных арбалетами? Они пустили их в ход?
— Никак нет. Люди Гуаско неожиданно наскочили на нас, так неожиданно, что аргузиям пришлось отступить. Арбалеты остались на дороге.
— Стало быть, Гуаско сказал, что если к нему с этим приказом пришел бы я сам, то он…
— Послал бы вас ко всем чертям. Он так и сказал.
— Проклятье! Они за это заплатят!
— Простите, господин консул, я должен сообщить: Гуаско во всеуслышание оскорбил вашу особу.
— Каким образом?
— Неудобно говорить…
— Давай, давай повтори из слова в слово.
— Он сказал, что плюет на длинношеего гусака и на его приказы.
— Так, так! Эти прохвосты забыли главную заповедь Совета дожей: «Каждый должен знать свое место». Ну, так я покажу им место, не будь я Христофоро ди Негро. Г ондольфо!
— Я тут, достопочтенный.
— Заготовьте постановление. Я подпишу.
— Что вы соизволите постановить?
— Пусть ди Гуаско в течение трех дней предъявит все грамоты, которые, по его словам, у них есть от высокой общины Генуэзской. Если таких грамот нет, он обязан подчиняться закону и только закону. Если же тот Теодоро не выполнит этого в три дня, присудить его к уплате штрафа в три тысячи сонмов. Иди.
— Мы тоже свободны? — спросил Микаэле.
— Да. Гондольфо, подожди. Передай мой приказ старшему кавалерию: аргузиев Константино, Мавродио, Якобо, Кароци, Сколари, Иорихо и Даниэле взять под стражу и передать суду синдиков. Судить за трусость и потерю оружия. Кавалерия Микаэле ди Сазели моей властью разжаловать в аргузии на один год. Все. Идите.
После того как все вышли, консул долго ходил по комнате, проклиная ди Гуаско, трусов аргузиев и глупого Микаэле.
В это же самое время не менее, чем консул, был разгневан старый ди Гуаско. Было от чего гневаться. Вчера вечером, когда он с Тео и Андреоло веселился, радуясь тому, как ловко удалось им посрамить ди Негро, вдруг распахнулись двери и на пороге зала появился Деметрио. Все лицо его было залито кровью, одежда превратилась в лохмотья.
— Отец! Все на коней и в Скути. Там беда, — проговорил Деметрио и упал, потеряв сознание.
Антонио быстрее всех подскочил к сыну, взял его, как ребенка, на руки и перенес к окну на тахту. На крик хозяина прибежали слуги, промыли и перевязали раны. Раны оказались легкими, и Деметрио скоро очнулся.