Страж издал протяжный стон и разжал когти. Инто рухнул в сугроб с безвольностью тряпичной куклы. В лапе существа торчала арбалетная стрела. Мальчик обернулся и увидел, как старшие Добыватели, хоронясь за дальним холмом, неистово машут ему руками. Они не кричали, но подавали знаки. Инто понял всего несколько: «ползи», «снег», «сюда». Пока Страж вопил от боли, мальчик на немеющих локтях отполз в сторону и, зарывшись по горло в снег, стал пробираться к Добывателям.
«Они знают, что делать, они спасут!» — пульсировало в голове.
Инто добирался целую вечность, оставляя за собой свежую борозду следа. Над головой свистел ветер, метель задувала в лицо ледяную крупу. Протяжный стон позади холодил затылок. Инто чувствовал дыхание смерти у самого уха. Из-за льдистой гряды выглядывали испуганные физиономии новичков. Старшие Добыватели вышли вперёд, и как только Инто оказался достаточно близко, втащили его в убежище. Оказавшись в руках общинников, мальчик тут же провалился в забытьё.
Когда Инто очнулся, произошедшее показалось ему сном, но, открыв глаза, он встретился с мрачным взглядом Амерцо, и надежда пропала. В свете ночника рябое лицо старейшины выглядело особенно неприятно. Тени заполнили каждую морщинку и впадинку на его щеках, отчего изъяны стали заметней. Амерцо был страшен в своём молчаливом гневе. Он ничего не сказал, но Инто понял, что дело совсем плохо.
Когда старейшина ушёл, мальчика заставили встать и одеться, а потом двое Добывателей повели его на площадь, где ждали суд и казнь. Инто не стал вырываться. В кармане куртки до сих пор лежал злополучный серый камень. Инто ковырял его ногтём, стараясь сдержать слёзы. Его колотил озноб.
На площади собрались все от мала до велика. Инто сразу увидел Памеа в том же зелёном платье. Её красивое лицо опухло и покраснело, а под глазами виднелись мешки. Похоже, она долго плакала, и у Инто подступил к горлу ком. Ему показалось, что остальные женщины сторонятся Памеа. Они смотрели на Инто с омерзением.
Когда мальчика водрузили на валун, где обычно стоял старейшина, тело налилось свинцовой тяжестью. Ноги гудели, а кровь в висках пульсировала так сильно, что в глазах стало белым бело, как посреди снежной пустоши, где Инто недавно побывал. Мальчику показалось, что укоризненные взгляды толкают его в пропасть, давят на грудь, чтобы он пошатнулся и упал. И хотя позади всё ещё была твёрдая земля, у Инто затряслись колени.
Вскоре появился старик Амерцо. Он шёл, опираясь на трость, и отказался от помощи сыновей. Когда он проходил мимо Памеа, та бросилась ему в ноги. Кажется, она вымаливала что-то. Инто поразился её поступку и испугался. Старейшина не позволял матерям выделять своих сыновей или дочерей. Дети в деревне считались общими. Женщины растили и воспитывали их совместными силами, но, конечно, тайком кормили вкусностями и ласкали любимчиков. Инто не мог этого не чувствовать. Он с раннего детства знал, что у него нет матери, и если он назовёт так кого-нибудь, его ударят. Но Памеа бросилась перед Амерцо, рискуя обрушить на себя весь его гнев. Старик долго стоял, возвышаясь над ней, как гора Лоа над нижними землями. Сморщенное лицо старейшины было мрачным. Он ничего не сказал и прошествовал к пьедесталу. У Инто разошёлся комок в груди. Амерцо не стал бить Памеа. Какая же она добрая и глупая. Теперь все деревенские станут косо на неё смотреть.