— Я не хочу тебя обидеть, мой мальчик. Но я тоже не всегда думаю о хорошем. Все мы боремся со злом внутри себя. И блондины, и брюнеты, и рыжие. Какие угодно, хоть с водорослями на голове.
— Я не очень-то тебя понимаю, — признался Инто. — По-твоему, все мыслят одинаково?
Аргус пожал плечами.
— Люди — не шахматные фигуры, чтобы играть только на одной стороне. Цвета в нас смешиваются, но одному попадает больше молока, а другому чёрной желчи. Если ты всю жизнь считал мир белым, а тебе сказали, что он бесцветный, в это сложно поверить. Но я к чему веду — не сторонись так Фэйми. Она ведь ничего плохого тебе не сделала, а ты её обижаешь.
— Это пока не сделала. То, что она не говорит гадостей, как Лури, не значит, что она о них не думает.
— Но раз у меня светлые волосы, ты должен мне верить. А ты не веришь. Ты перечишь самому себе, мальчик.
— Почему ты зовёшь меня мальчиком? — неожиданно вспылил Инто.
— А тебе больше нравится, когда зовут девочкой? — гнусаво рассмеялся прятавшийся в кустах Лури.
В него полетел сапог, и лису пришлось сначала увернуться, а потом принести обувку хозяину, выдержав взгляд, тяжёлый и давящий, как жёрнов. Лури выбрался из-под него сплющенным и пришибленным, но Инто почувствовал, что больше не сердится.
— Наверное, я к нему скоро привыкну, — сказал он, когда лис скрылся из виду.
— Он лает, но не кусает, — отмахнулся Аргус. — Погладь его как-нибудь, он за это лапу себе готов оторвать.
— Вчера он казался добрым.
— Некоторое время после полнолуния в нём кипит желчь, — задумчиво сказал Аргус, посмотрев на ясное небо, сквозившее через листву платанов. — Теперь дня два-три придётся его терпеть, а потом это опять будет обычная блохастая варежка.
Так или иначе, опасения Инто подтвердились. Фэйми невольно завела их в ловушку. Пока ребята добрались до деревни, наступила ночь, и жители разбрелись по домам, а торговцы уже укладывали товар. Поначалу они просили шесть монет, но увидев детей и ручного лиса, сжалились и согласились взять их всего за один леврант. Приятная женщина в синей косынке долго расспрашивала юных путешественников о родителях и всматривалась в их лица, говоря, какие они хорошенькие. Потом она поговорила с мужчинами, и те освободили место в одном из фургонов. На первом же привале вдали от деревни торговцы, не став церемониться, ограбили и заперли добычу, угрожая отрезать языки тем, кто будет кричать.
Теперь все четверо сидели в фургоне в полной темноте и не знали, чего ждать. Деньги и сумки отняли, а вместо прежней одежды выдали серые штаны и балахоны.