Сначала расскажу Вам, как я звонил в суд. Звонок сделал из вертолёта, во время пребывания на военном аэродроме под Саратовом. Трубку взяла какая-то тётка и долго умилялась, что ей звонит Сам.
– Ой, это Вы? Это, действительно, Вы? Ой, я так рада, что Вы наш президент! – кудахтала женщина.
Пришлось прерывать этот «поток чувств».
– Так, женщина. Вы в своём суде там, чем занимаетесь? Мне кажется, вы там совсем не тем занимаетесь. У Вас зачем, уважаемого человека, преследуют? Догадываетесь, о ком речь?
Тётка молчала, видимо соображая, о ком я говорю. Надо было «помогать» ей.
– Вот зачем судья ваш, фамилию подзабыл, зачем он новое дело пожилому человеку «шьёт»? Да не просто человеку, а заслуженному ветерану. Мы же прекрасно знаем, что нет никакого дела. А ваш судья, попросту говоря, к бабушке пытается «прилепить» половые органы дедушки. И посмотреть, как будет выглядеть. Вы же всю систему правосудия раскачиваете таким образом. Не надо раскачивать. И передайте, пожалуйста, мою просьбу кому следует. До свидания.
«Догадаются поди, что я имел в виду. Не так много у них дел подобного масштаба», – подумал я и положил трубку.
Телефон больше был не нужен, и его остатки разлетелись по просторам нашей родины через окно в вертолёте. Миша разговора не слышал. Он выходил на стоянке из салона, чтобы осуществлять охрану снаружи.
Прибыв в клинику, мы рассчитывали пробыть там дня два, не больше. Но начали происходить события, которые никто не мог предвидеть, уж я-то точно.
Сначала удивил доктор. Мы с ним были вдвоём, когда он начал свою исповедь.
– Вы знаете, у меня недавно был Ваш куратор. Просил сделать пластическую операцию. Естественно, не бесплатно. Я ему отказал. И какие только суммы он мне не называл, я был непреклонен. Да, это мой протест. Мне они надоели, я устал от этой публики.
Он вздохнул, помолчал и продолжил.
– Я уже старый, у меня нет возможности собирать сторонников или ходить митинговать. И протест мой, для Вас покажется наивным или смешным, но по-другому я не могу, а надо. Этого требует от меня элементарная порядочность. Это надо было делать раньше, когда были живы друзья и знакомые. Тогда я боялся и молчал. Теперь мне надоело бояться, а сказать-то уже некому.
Вы ведь знаете, я был военным хирургом. Когда началась война, в 94-м, наш госпиталь стоял в Моздоке. И там я оперировал по колено в крови, круглые сутки, семь дней в неделю. И когда тот кошмар закончился, я переучился на пластического хирурга. Ушёл подальше от войны.
У меня оставались знакомые, с которыми сводила судьба на Кавказе. Лебедь, Рохлин, Трошев – это не полный список, были и другие. И не только генералы, простые офицеры и гражданские, все те, кто не молчал. Да, с ними можно было спорить, не во всём они были правы. Где-то может быть, и перегибали, но они были цельные. Без всяких двойных моралей и мимикрии. Рубили правду-матку, как она есть. И смерти их, неожиданные и подозрительные, у меня вызвали страх. Наверное, я не один такой, но сейчас говорю только за себя. Да, я испугался и стал молчать. А вот теперь мне надоело. Знаю, уже не вернёшь, ни «генерала Петрова», ни других генералов, но мы-то ещё живы. И мы должны продолжить говорить правду людям, какой бы горькой она не была…