– О! В самом деле?.. Ну, в таком случае вы заслуживаете, чтобы я вам сказала. Знаете, я о вас часто потом вспоминала, и… ха! ха! ха! ха! Ну, нет, это уж слишком! И этого я вам ни за что не скажу!
– Как вы испортились!
– В чем?
– Вы были тогда откровеннее.
– Ну, едва ли.
– Однако. Тогда вы мне храбро сказали все, что думали, а теперь трусите.
– О! Это вздор!
– Что вздор!
– То, что я вам хотела сказать.
– Эх, Юлия Николаевна! Знаете, иной вздор дороже серьезных вещей.
– Да, кстати, – сказала она с таким видом, как будто вдруг что-то вспомнила, – а ведь я после жалела.
– О чем?
– Угадайте.
– Попробую, но не берусь попасть прямо в цель, а так, около. Вы жалели о чем-нибудь, чего нельзя было воротить?
– Да, около.
– Ну, а теперь?
– Что теперь?
– Теперь разве нельзя воротить?
– Нет, – отвечала она с грустной усмешкой.
– Почему же нет?
– Так, я стала теперь гораздо требовательнее; стала совсем другая.
– Вот видите, я вам правду сказал, что вы испортились.
– Ах, нет! Но я требую теперь совершенно другого.
– Большего?
– Несравненно большего!
– Что вы имеете?
– Нет. Знаете, это избитая истина, мы все недовольны тем, что имеем, и все ищем лучшего.
Она шалила, вертя перед моими глазами обольстительную приманку, а я ловил ее, как котенок ловит перо на нитке. Это была игра, и довольно глупая…
Я ушел от нее в чаду и долго не мог дать себе отчет, что это такое было. Я чувствовал только, что дело вдруг приняло очень крутой оборот и стало серьезно. Я чуть не сказал ей в глаза, что она убийца, она едва не призналась. По крайней мере что-то шептало мне, что мы оба были недалеко от этого. Не струсь я в решительную минуту, потребуй прямо ее признания, легко может быть, что правда сорвалась бы у нее с языка.
Всю ночь я думал о том, что сделаю, если, как это весьма вероятно, я наконец услышу от нее признание? Завязать дело нетрудно, и я ничем не рискую при этом. Только вот что: теперь, мне кажется, это уже немножко поздно. Тут пахнет уже предательством! Если я ее подведу под суд, то она погибла без всякой надежды на искупление, погибла кругом, как женщина и как мать, а кто в барышах?.. Кому это нужно? Мне, что ли? Но, по моим понятиям, справедливость не будет нисколько умиротворена тем, что Юлия Николаевна сгниет на каторге. Конечно, общество вправе себя защищать как может и как умеет; ну и пусть защищается, я ему не мешаю. Но мне-то какое до этого дело? Разве я представитель общества для Юлии Николаевны? Я не судебный следователь, не сыщик и не палач. Я для нее просто Черезов, и как Черезов буду просто убийца, если я это сделаю.