Ваню все благодарили, жали руку, а ему хотелось одного — напиться чистой воды и спать. Его одолела такая усталость, словно он перетаскал все тяжести на земле. Натруженные мышцы болели. Он уже сквозь дрему услышал, как Кухта говорил что-то об Ане… И еще слышал, как немцы начали обстреливать из минометов.
— В вилку берут, подлецы! — возмущался Черношейкин.
Оказывается, Аня пробралась к горящему немецкому танку. Прежде чем его подожгли, он успел гусеницей засыпать в окопе раненого бронебойщика вместе с противотанковым ружьем. Откопав раненого, Аня на плащ-палатке притащила его в укрытие и теперь побежала за бронебойкой. По ней и вели огонь немцы. Ваня приподнял голову и увидел, как она, добежав до горящего танка, схватила бронебойку и повернула обратно. И тут земля, взметнувшаяся от разрыва мины, закрыла ее. Дымов сорвался с места…
— Лейтенант Дымов, назад! — закричал комиссар Филин.
Но не слышал ничего Дымов, бежал к Ане. Земля осела, и все увидели, что девушка лежит неподвижно. Теперь немцы открыли огонь по Дымову. Сон у Вани как рукой сняло. Он рванулся было за лейтенантом, но Филин успел его перехватить.
— Товарищ комиссар! Пусти! Его убьют!..
— Стой, тебе говорят! Не догонишь!..
— Так его ж убьют! Пусти!
— Чтоб сразу двух дураков убило.
Дымов подбежал к Ане, поднял ее на руки и пошел назад. Вокруг рвались мины. Но лейтенант ничего не замечал, с тревогой смотрел на ее бледнеющее лицо и желал лишь одного: чтобы она жила. Возможно, эта надежда и помогла ему пройти не задетым ни одним осколком. Тяжело дыша, он перебрался через груду битого кирпича, выдохнул хрипло:
— Плащ-палатку…
Черношейкин бросился в блиндаж.
Солдаты помогли опустить Аню на разостланную Черношейкиным плащ-палатку, бестолково сбились вокруг.
Аня лежала без стона. Только от боли кусала губы и смотрела на Дымова, как провинившаяся школьница на учителя. Дымов глядел на ее детские, в резиночку чулки. В те июльские дни, когда ехали на фронт, они были ярко-оранжевые. А теперь, штопаные и перештопанные, выгорели до неопределенно-белесого цвета. И как она умудрилась в них три месяца проползать, вытаскивая раненых, когда успевала штопать, стирать?
Застыли глаза Ани.
Только сейчас Ваня рассмотрел, что они у нее синие-синие. С улыбчивым лицом, с русыми волосами, подобранными строго на затылке, прикрытая шинелью Дымова, она лежала смирной девочкой, лишь ветер шевелил непокорную прядку волос.
Комиссар снял фуражку, за ним обнажили головы бойцы. Один Дымов застыл в оцепенении, не веря в то, что Ани уже нет… К нему подошел Ваня, взял за руку. Очнувшись, Дымов сорвал левой рукой пилотку, прижал ее к глазам, а правой так сжал Ване руку, что тот чуть не закричал. Но терпел: «Раз моему лейтенанту больно, пусть будет больно и мне!»