Перед выходом я украдкой попробовал на вес рюкзак Арне. Он гораздо тяжелее моего. Когда мы выходим на улицу, я говорю, не столько из ханжества, сколько из страха обмануть ожидания Арне:
— Послушай, это нечестно, ты несёшь больше, чем я.
— Не переживай. И до тебя дойдёт очередь, когда мы купим все нужные нам продукты.
Я с благодарностью принимаю этот добрый совет — не переживать. Насколько это возможно, зная, что нам действительно нужно ещё купить почти всю еду.
Мы проходим между бунгало и елями, и снова выходим на главную дорогу. На земле не растёт почти ничего. Ели тоже далеко не такие высокие, как должны бы быть. Я несу тяжелый штатив от теодолита то на правом, то на левом плече. Комары постоянно усаживаются мне на лицо и на тыльную сторону ладоней. Их не беспокоит даже дым сигарет.
Арне указывает на футляр, висящий у меня на поясе.
— Что у тебя там?
— Компас. Хочешь посмотреть?
Я открываю футляр и протягиваю ему компас.
— Здорово. Красота какая. Ты его специально в эту поездку купил?
— Да нет, он у меня уже давно. Все студенческие годы.
— Выглядит, как новый, — говорит он, кажется, с недоверием.
— Мне его подарила сестра, семь лет назад. Она всегда очень боится, что я заблужусь.
С таким чувством, как будто я вру, с непонятно откуда взявшимся стыдом, я снова убираю компас в футляр.
— У тебя есть сестра?
— Да, на шесть лет младше меня. Немного странная девочка, красивая, но очень глупая. Например, она верующая, чтобы не сказать — суеверная. Ты из религиозной семьи?
— К счастью, нет.
— Я тоже нет. Я некрещёный, Ева, впрочем, тоже. Но она, кажется, собирается креститься.
— Знаешь, — говорит Арне, — есть такая книга: «Божий Лик после Освенцима». Интересно было бы на этот Лик посмотреть.
Мы оба разражаемся противным смехом при мысли о том, что же увидел Бог перед тем, как у него сделался такой Лик.
…Это что, главная улица Алты? Вот автостанция, прямо напротив — почта. Мы поставили багаж на землю, точно так же, как и все остальные ожидающие автобуса люди. Арне отправляется на почту, я жду его на остановке.
Поблизости стоит несколько лопарей. Я долго разглядываю их, сравнивая их одежду с той, что я видел на открытках. Все они одеты по-разному. Европейское платье, кажется, ползёт по ним снизу вверх, и не на всех одинаково далеко продвинулось.
Один старик ещё обут в самодельные мягкие сапоги из оленьей кожи. На нескольких женщинах — уже самые обычные туфли, и чулки ядовитого цвета отвратительно контрастируют с остальной одеждой (светло-голубая, подпоясанная ремешком рубаха, красная шапка с наушниками).