С этой ночи началась странная болезнь Караджова. Странная, потому что на первый взгляд вроде бы ничего не изменилось: с работой у него все шло, в общем, неплохо, он чувствовал, как растет его авторитет в глазах сотрудников объединения. Он постепенно обнаруживал качества руководителя, на него больше не смотрели как на чьего-то ставленника и уже не шушукались за спиной. На оперативках его слушали с подобающим вниманием, появились даже первые льстецы, молодые женщины с интересом окидывали его взглядом. Ему удалось установить деловой контакт с влиятельными людьми из министерства, с ними он был в меру откровенен и в меру сговорчив. Караджов по опыту знал, что вышестоящие не любят, когда вылезаешь за рамки собственного поста, воспринимают это как угрозу. Кроме того, он быстро сообразил, что столица отличается от провинции еще в одном отношении: тут откровенничают не так простодушно, а понятие иерархии более весомое, ее коды сложней. Главное — не торопись, Караджа, держи ухо востро и не ступай на зыбкую почву, любил повторять он, особенно после какого-нибудь упущения, опрометчивого шага. Проваландался столько времени на проклятом чердаке, да и на оборудование квартиры много сил ушло, потом со Стефкой целая история получилась, а ты все еще надеешься, что жена и сын проглотят обиду и приедут к тебе…
Известие о том, что Диманка затеяла бракоразводное дело, основательно выбило его из колеи. В тот же вечер он связался с женой по телефону, но она отказалась обсуждать свое решение, дав понять, что это уже ни к чему. Он спросил, все ли она обдумала как следует. Из ее ответа следовало, что думать больше не о чем.
— А Константин? — впервые за многие годы назвал он сына полным именем.
— Это наше совместное решение, — обожгли его слова Диманки.
Тут Караджов решил пустить в ход свой последний козырь — угрозы: напомнил, что он не какая-нибудь пешка, намекнул на свои связи, которые он не хотел бы использовать против самых близких ему людей — Диманка откровенно рассмеялась, — но которые, в конце концов, могут испортить им всю обедню, уж кому-кому, а ей-то следовало бы знать его нрав.
— Знаю, как же, — ввернула Диманка, — Что еще ты имеешь сказать?
Должно быть, она действительно решилась. Надо попытаться встретиться с ней. В разговоре с глазу на глаз можно и упросить ее, заговорить зубы, попытаться рассеять подозрения, смягчить ее гнев — он, что ни говори, с поличным не пойман, улик никаких нет, одни только сплетни да наговоры. Что Диманка знает и чего нет? Об этом у него было самое смутное представление. И каким образом об истории, случившейся в Брегово, узнали его домашние? Когда он заводил об этом разговор с Марией, она тоже пожимала плечами.