Писатель старается понять Христо Караджова в его реальной противоречивости, реализовать сложность его характера художественно — через динамику поступков, в пластике повествования, рассказывающего о том, как «чин» постепенно стирает личность, как погоня за успехом приводит к опустошению души человека интересного и даровитого. Ведь Караджов не мещанин, не стяжатель, увлеченный идеалами потребительского счастья. Все те блага, которых он так азартно домогается — большие посты и деньги, роскошные машины, квартиры и прочее, — для него в значительной мере лишь символы, знаки того, что жизнь его отметила и признала. Потому так болезненно и воспринимает Караджов, в своей духовной безграмотности не умеющий отличать подлинные ценности от мнимых, нежелание близких людей признать значимость его завоеваний.
Особенно остро переживает он разрыв с сыном. Все его попытки сближения и отцовские внушения — именно потому, что делались они с позиций мелко житейских, — встретили решительный отпор. Пораженный душевной слепотой, Караджов наивно полагает, что сын его не понимает и не ценит, тогда как Константин давно «составил довольно точное, свободное от сыновних чувств мнение». И совсем не случайно в споре между Караджовым и Дженевым Константин не только встает на сторону последнего, но и делается его ближайшим помощником. Караджов, сохранивший глубокое и заслуженное уважение к своим родителям-крестьянам, словно бы забыл о том, что по старой народной традиции, далеко не безразличной к вещам духовного порядка, полагалось прежде всего оставлять детям честное имя, ему и невдомек, что для Константина возможность уважать собственного отца гораздо важнее, чем те материальные блага, которые он ему навязывает.
Проблема «отцов и детей» поднята и в новом романе Г. Атанасова «Дождись утра» (1980). Писатель пристально вглядывается в трагедию чадолюбивых «отцов», которые собирают для своих птенцов копейку, расчищают им удобное жизненное местечко, готовят квартиры и машины, а юность упорно отказывается — и это ее исконное право, хочется даже сказать, долг — от столь убогого дара, выбирая себе новых отцов — по духу.
Финал «Провинциальной истории» приводит Караджова к полному одиночеству. Состояние внутренней оторванности от жизни, несмотря на внешнее активное участие в ее событиях, несколько сродни тому подвалу, в котором очутился учитель Симеонов из первого романа писателя. У Караджова тоже начинается процесс «вглядыванья в себя», болезненный с непривычки, полусознательный — герой пока что утешает себя тем, что это адаптационный период. Автор никак не смягчает ситуацию: Караджов своих побед добивался путем моральных компромиссов, путем освобождения от внутренних тормозов, и это не могло не привести к необратимым нравственным изменениям. Зловещие симптомы его нравственного вырождения уже налицо: дряблость души, неспособность к подлинной, не «показной» жизни. Когда к Караджову, цинику и завоевателю, пришло настоящее чувство, когда он попытался быть простым и искренним, скинуть все маски, стать самим собой, то с удивлением обнаружил, что быть собой он уже не может, а может только играть — правда, играть с удовольствием и с увлечением — более симпатичную, чем прежние, роль. И потому его искренний и наконец-то вполне человечный порыв оказался безответным, натолкнулся на стену, воздвигнутую собственной его фальшью. Такая стена воздвигается перед Караджовым всякий раз, когда он пытается прорваться к настоящим людям, и парадокс этого характера в том, что в душе ему только такие люди и нравятся и только их он по-настоящему уважает. Это довершает жизненную катастрофу, которая может стать для героя — автор такой возможности не исключает — спасительной.