Фронт распадался… Революция… И он, Матвей Нечитайло, опять взял винтовку. Сам взял, никто ему не приказывал: в Сальских степях это было. Там и с Буденным повстречался. Против Каледина воевал. Деникина бил… Сколько их, разных врагов, на Россию шло! А где они, злодеи-недруги? Всех повышвырнули! А как же с Гитлером? Неужели он, Гитлер, сильнее всех? Неужели не сдюжим?
Утром загремел засов. Солдат с крючковатым носом повел Митрича в штаб.
— Полагаю, Нечитайль, все продумал? — сказал офицер, поджимая губы.
— Ясно, что тут думать.
— Значит, решил?
Митрич переступил с ноги на ногу и, подняв на гитлеровца по-детски наивные глаза, одним духом выпалил:
— Все решил, господин оккупатель!
Офицер поморщился:
— Ты сказал — оккупатель?.. Какой оккупатель? — глаза его сузились. — Надо знать, мы есть освободитель!
— Извиняйте. Прошу…
— Что просийт?
— Прошу, значит, освободить. Потому, как хозяйство дома… Скотина, она, известно, без человека не может.
Офицер нахмурился:
— Плохо думал. Еще подумайт!
В дверях появился тот же солдат, снова повел старика в подвал. Дед, шагая, мысленно посмеивался: «А что — выкусили? Не на того напали, сучьи уши!»
Солдат открыл тяжелую дверь, показал взглядом: иди! Митрич надел очки, боясь оступиться, и вдруг, вскрикнув от боли, покатился по бетонным ступенькам вниз. Приподняв голову, увидел над собой солдата. Тот пустил в ход каблуки.
Когда старик затих, немец громыхнул дверью и дважды повернул ключ.
8
Выйдя на опушку рощи, Вано Пруидзе прислушался: близко, в темноте, урчали автомашины, лязгали гусеницами тягачи, танки. Вано свернул правее. Впереди на светлой полоске неба смутно вырисовывались гребни тор. Там, за горами — Сухуми.
Как давно он не был в родных краях! В мирное время не пришлось, а война отпусками не балует…
Каким он стал, его город?
На берегу моря, в глинобитном доме, живет мать. Нелегко ей одной. Старший сын погиб под Ленинградом. А младший — вот он — шагает, прячась от гитлеровцев, у самых гор…
Прикрыв глаза рукою, Вано живо представил, как он подходит к родному дому. Из калитки навстречу выходит мать. Все такая же тихая, спокойная, лишь прибавилось морщинок на лице да совсем побелели волосы.
Всплеснула руками:
— Сынок!
Дальше все, как в детстве: он сидит на любимом месте, за окном — море. Мать подает чай с лимоном. Тот же чайник с синими горошками по бокам. Чашка с отбитой ручкой. И даже ложечка та, которой много лет назад любил помешивать чай покойный отец.
Вздрогнув, Вано поднял голову.
Осторожно, задами, подошел к селению: ни огонька, ни звука. Обогнул белую мазанку, пополз в садик. Отсюда видна короткая улочка, на ней — ни часовых, ни машин… Значит, фашистов нет. Хотел зайти в одну из хат — передумал. Зачем? Поднялся, пошел мимо высоких тополей. Впереди снова горы — родные, близкие, но вместе с тем далекие, страшные.