Наталка молчала.
Улучив минуту, она отодвинулась к изголовью. Но интендант тут же подсел к ней: как не обнять такую! Отстраняясь, Наталка сдвинула с места подушку и ощутила под рукой оружие. А Шульц, дыша ей в лицо, заговорил о чем-то таком, чего она не понимала, не хотела понять. Вдруг рассмеялась, припала к его холодному уху — господин такой ласковый… она рада… но ей надо на одну минутку…
— О, понимайт. Айн момент, — и одобрительно похлопал ее по спине.
Наталка юркнула в свою комнату. Скрипнула дверца шкафа. Послышался шорох платья.
Офицер ждал.
Прошло время, а она все переодевалась. Как долго. Нетерпеливо зашаркал босыми ногами по полу. Заглянул в комнатку — никого. Что за чертовщина! Открыл шкаф — тоже пусто. И лишь увидев распахнутое окно, все понял. Бросился назад: «Парабеллум… Где парабеллум?» Откинул подушку в сторону, перевернул матрац. Наваждение какое-то!.. Наконец раскрыл дверь и, не сдерживая страха, заорал во все горло.
Шофер, спавший в машине, проснулся, завел мотор, полагая, что надо спешно куда-то ехать.
— Я вас слушаю! — замер на пороге испуганный Курт.
Интендант, крайне возбужденный, злой, метался по горнице в одном белье, что-то бормоча и хватаясь за голову. Но вот двинулся грузным телом на ординарца:
— Где эта дрянь? Где девчонка?!
— Господин майор…
— Молчать! — в ярости набросился на Курта, стал хлестать его по щекам, испытывая при этом, как всегда, особое удовольствие. Хлестал, обзывая мокрой курицей, идиотом, наконец, предателем, что ввергло ординарца в трепет и отняло язык.
А Наталка была уже далеко.
Впереди, как бы понимая грозившую ей опасность, чутко насторожив уши, бежал Серко.
Перейдя вброд речку, девушка остановилась и еще раз посмотрела в ту сторону, где остался родной дом. Там, разрывая ночную тьму, высоко в небо поднималось пламя.
15
Над районным центром опускалась ночь: ни огонька, ни звука — станица будто вымерла. Многие эвакуировались, покинув насиженные места, а те, кто остался дома, забились в погреба, в щели, вырытые в садочках, ждали с тревогой в душе, что будет дальше. Пустынным и неуютным казался райцентр. Митрич, любивший бывать здесь, чтобы походить по базару, посидеть в чайной, думал теперь об этом, как о чем-то дорогом и утерянном.
Матвей Митрич понимал, что враги не простят ему, не выпустят из каменного мешка: он отказался стать проводником, не повел их в горы, а за это пощады не жди.
— Ну и пусть, — размышлял он, — что там смерть, что здесь — умирать один раз. Так лучше чистым остаться перед людьми.
Смерть не казалась ему страшной. Немало пожил, многое повидал на белом свете. Конечно, хотелось бы дотянуть до конца войны, увидеть, как тогда люди заживут. Да и внучку до ума довести: кто же позаботится о ней, как не он?