И исчезла в сенях.
Януш снова оглядел комнату. Выпитый самогон уже действовал, и теперь он заметил в хате какие-то новые вещи. На стенах висели фотографии, картинки из Сохачева, какой-то вид Желязовой Воли>{92}.
«Сентиментальная хата», — сказал он себе.
Хата, видимо, и впрямь была сентиментальной, ибо мысли Януша приняли иной оборот. Его несколько озадачили слова хозяйки: «И вы ничего не делаете».
Он мог делать то же, что и те, которым сегодня нанес визит. Подумал с досадой, что все-таки испытывает к этим беднягам нечто вроде антипатии. Но, обнаружив в себе столь мерзкое чувство, тут же устыдился и начал призывать себя к порядку.
И все же не мог избавиться от какой-то внутренней неловкости. Что-то во всей этой истории не ладилось. Впрочем, это не составляло для него тайны. У Януша было врожденное отвращение ко всякой деятельности — обнаружил он это теперь, разумеется, не впервые. И вызов, и военный лагерь, и приготовления к бою — все претило ему. Януш подумал об Анджее. С глубокой уверенностью, что по натуре Анджей ему сродни. Их разговор под дубом в Коморове, в тридцать девятом, был полон недомолвок. Но Януш понимал, что Анджей, как бы обязуясь действовать за него, взваливая на свои плечи всю тяжесть ответственности, чинил насилие над собственной натурой.
— Ну, и как-то ему это удалось, — сказал он самому себе.
Вспомнил, что говорили (все это передавала ему Ядвига, возвращаясь из Варшавы) о последних выходках Анджея. Мышинский огорчался, ведь он очень любил этого юношу. И прекрасно знал, что Анджею нелегко было превратиться в такого рубаку и что он наверняка тоже страдает.
«Надо бы лишить его моих полномочий, — подумал Януш, словно переносясь в сферу деловых отношений. — Я должен взять эти дела на себя», — добавил он.
В ушах его звучал вопрос Сабины: «А вы кто же будете?»
Он хотел подумать над этим, но мысли путались. Что бы он мог ответить на этот вопрос? В сущности, кто он такой? Что означает его присутствие в этом мире, который сделался столь нелепым и жестоким? Какой смысл имеет его существование? «Кто обо мне думает? Кто меня помнит?»
И весьма странная мысль пришла ему в голову: а может, помнит о нем — где-то там, в далекой России, — его непостоянный друг, Володя? Он попытался представить себе, каким, собственно говоря, может быть в настоящий момент отношение Володи к полякам. Какие мысли обуревают его сейчас, когда советские войска приближаются к границам Польши.
«Наверно, вспоминаются ему наши одесские разговоры, наши встречи, неожиданные и такие странные, и все то, что мы успели сказать друг другу. Наверно, вспоминается и то, о чем мы не успели или не решились сказать друг другу, все то недосказанное, что, однако, оказало глубокое влияние на эту нашу дружбу. Удивительно, — рассуждал он, — что двух друзей разделяет именно то, о чем они не решались говорить. Все то, что осело на дне фраз, на дне сердец, на дне слов, которые в общем-то не означали в их разговорах того, что должны были означать».