Такие роскошные цветы жалко отдавать умершим, подумал он, ведь этой красотой должны любоваться только живые. Но тут же отогнал эти мысли и пошел к гробнице. Положив цветы на красную плиту, Анджей присел и в тысячный раз прочитал простую надпись. Он с удивлением заметил, что гробница запущена. Не было никаких цветов, и даже штукатурка немного осыпалась.
Прежнего благоговения перед этим местом он тоже не ощутил. Дождь и здесь монотонно стучал по крыше.
«Спи, спи, Юзек», — подумал Анджей, даже не прибавив обычного «дядя», точно обращаясь к ровне.
Потом быстро вышел в мокреть, всего раз оглянувшись на красные розы на камне.
И когда уже лежал в постели и снова вслушивался в монотонный стук капель и все тот же ритм слез, скатывающихся с одного липового листка на другой, он вспомнил Юзека.
Анджей уже засыпал, мысленно произнося это имя, когда услышал тихий скрип двери.
Он даже испугался, хотя сразу понял, кто это.
Кася села к нему на кровать и положила ладонь ему на грудь. Он взял ее за руку.
— Зачем ты пришла?
— К тебе. Ведь ты завтра уезжаешь.
— Как ты сюда попала?
— Так и попала. Я тут все ходы знаю.
— И никто тебя не видел?
— Я хотела с тобой попрощаться.
— Тебя наверняка никто не видел?
— Я даже не знаю, что будет, когда ты уедешь, — сказала она вдруг почти громко.
Анджей обнял ее и притянул на постель, отодвинувшись к стенке. Даже не поцеловал ее, а сразу проник к ее телу, что было не очень трудно — так мало одежды было на ней.
И, уже обхватив ее за талию, он понял, что все, к чему прикасался этим летом — лепестки мокрых цветов, листья липы, которыми он стрелял, хлопая по ним ладонью, загорелое плечо Ромека, поздри старой водовозной клячи, кожаные вожжи — все было как бы предвоплощением, предсказанием этого прикосновения, показавшегося ему самым совершенным на свете.
И он крепко прижал к себе обнаженное тело Каси. В эту минуту он не думал ни о чем, и только когда уже обессиленно лежал возле нее, продолжая поглаживать ее свободной правой рукой, его поразило совершенство этого тела, продуманность и предельная красота каждой его частицы. И его охватило счастье и радость, а не разочарование, столь часто возникающее после первого соприкосновения с телом, — и изумление. И то, что произошло, показалось ему чем-то великим, значительным, совершенным в своем чисто человеческом земном падении и в чисто человеческом наелаждении.
— Ох, Кася, — воскликнул он, — какие же мы безрассудные!
И только теперь поцеловал ее в губы.
Когда она ушла — он даже не заметил. Ему казалось, что он не спал всю ночь, так и лежал, удивленный и пораженный, так и лежал рядом с нею — счастливый. В комнате было уже совсем серо, и Каси не было рядом. И даже постель в том месте, где осталась вмятина — след ее тела, — была совсем холодной. Только рядом с постелью валялась узкая белая ленточка. Единственное доказательство, что все это не было сном.