— Я имею в виду то время, когда пели «Травиату». «Piangi, piangi!» — с яростью передразнил он пение баритона.
В этот момент дверь, видимо, захлопнули — пение стихло.
— Но война-то все-таки разразилась! — воскликнул Януш.
— Это не имеет никакого значения или, скажем, лишь весьма относительное. Но вот то, что сюда приехала из Варшавы эта ваша…
— Кто? — спросил Януш.
Марре Шуар встал перед сидящим Янушем, вытянув руку, а другою снимая очки. Януш разглядел в сумерках, что с глазами у него что-то не в порядке. Но он не посмел спросить об этом.
— Вы хотели бы еще поговорить со мной? — спросил профессор. — Дело в том, что мне сейчас действительно некогда.
— Очень бы хотел, — искренне сказал Мышинский.
— Ну, тогда мы можем встретиться послезавтра в четыре.
И он назвал ему небольшую чайную недалеко от бульвара Сен-Мишель.
Итак, Януш узнал, что Ганя живет в отеле «Риц». Отправился он туда после полудня. Роскошный холл с массой светлых ковров и позолоты был словно из плохого фильма. Позолота и хрусталь так и сверкали. За такой же сверкающей стойкой сидел знаменитый портье.
— Bonjour, monsieur le comte[10]… — приветствовал он Януша, хотя тот впервые появился в этом храме.
— Est-ce que madame Daws n’a pas changé de nom?[11] — вежливо спросил Януш.
— Pas pour le moment, — предупредительно ответил мосье Жак. — L’appartement non plus. Elle habite au premier…[12]
Януш попросил передать мадам Доус, что внизу ее ждет Мышинский. Мосье Жак тут же соединился с Ганиным номером.
— Madame, monsieur le comte Myszynski est en bas… Non, madame, le comte… ne me corrigez pas, madame, ce n’est pas le prince Myszecki, c’est le comté Myszynski…[13]
Януш подсказал ему свое имя, мосье Жак повторил его безошибочно:
— Oui, madame, monsieur Janusz… ah, je suis bien content.
— Madame dit qu’elle sera hereuse de vous recevoir[14], — обратился он к Янушу.
Януш потащился по лестнице на второй этаж. Толщина устилавшего лестницу ковра раздражала его, а тут еще повсюду этот кремово-розовый цвет. На площадках стояли розовые кресла и торшеры с огромными абажурами, с которых, точно слезы, свисали бусины.
Он постучал в огромную лакированную белую сверкающую дверь, на которой виднелся маленький золотой номер.
— Come in[15], — послышалось у самой двери.
Открыв дверь, он чуть не налетел на Ганю.
Она бросилась ему на шею, болтая что-то бессвязное на всех языках сразу, зацепилась бриллиантовой брошью и никак не могла отцепить ее от его лацкана, то и дело закидывала на него огромные розовые, свисающие рукава своего атласного «домашнего платья». А он так и не мог ее разглядеть.