Януш поставил стакан на стол.
— Вот видите, не разбился, — сказал он с улыбкой.
Но Марре пропустил мимо ушей этот намек.
— Человеческая деятельность! — иронически фыркнул он. — Человеческая деятельность! Тут никакая деятельность не поможет.
— Но ведь сознание этого просто ужасно! — запротестовал Януш. — Если оно проникнет глубже, в массы…
— То что? То они перестанут резать друг друга? Готовить оружие? Думать о власти, власти, власти?..
— Если сознание этого проникнет в разум молодого поколения, то ведь никакие усилия не помогут. Они бросят оружие…
— И ты считаешь, что не найдется ни одного безумца, который согласится бросить бомбу? Да хотя бы ради того, чтобы увидеть последствия. Теперь уже нельзя полагаться на здравый разум человечества. Мир обезумел, потому что получил возможность безумствовать…
— Вы меня поражаете, — равнодушным тоном заметил Януш. Разговор уже начинал надоедать ему, раздражало и то, что старик говорит так громко, — за соседними столиками прислушивались к его словам, и вся чайная посматривала в их сторону. Впрочем, его тут, видимо, хорошо знали.
— Человеческая деятельность! — все так же пренебрежительно фыркнул Марре. — Я считаю, что не вера в человеческие действия, а скорее уж видимость действия еще может быть паллиативом от этой основной болезни человечества…
— Вы считаете Гитлера этой видимостью действия?
— Нет, нет. Он один действует на самом деле. Он один еще считает, что существует.
— А мы уже не существуем? — с неожиданным любопытством спросил Януш.
— А ты что же думаешь? Ведь все, что мы сейчас делаем, это только «как будто», «вроде». Все равно, война ли это, мир, стихи, симфония. Это уже только как будто, simulacre[19] действия. Тень войны, мира, стиха, симфонии — тень, воспроизводимая на мировом экране. Танец перед зеркалом. Так что это уже ничего не значит.
— Зачем же об этом думать?
— Разумеется, это наилучший выход. Вот ты говоришь, что человеческая деятельность — творчество, которое оставляет живую борозду в материи вселенной. Так человек действовал веками, ища забытья или же разрешения проблемы своего личного небытия. И это личное небытие всегда носило характер стремления оставить след, хотя бы могилу на кладбище, придавленную прочным, по возможности самым прочным — чтобы был след — камнем. Смерть! Глядишь, что-то и осталось после смерти. Non omnis moriar[20]. А теперь — ты понимаешь, какая разница? — omnis, omnis moriar[21]. И если даже сейчас, в войне, которую готовит Гитлер, ничего этого не произойдет… то одна мысль, что подобная возможность существует, может перечеркнуть все, уничтожить всякое желание добиваться спасения для человечества, от которого все равно ничего не останется…