А теперь еще раз об Алеке. Когда я последний раз был в Варшаве (тебя тогда не было, ты был в Испании), я очень подружился с ним, больше, чем раньше, когда я его, совсем еще крохотного, водил в оперу. Теперь это мужчина в полном смысле, красивый, хотя красота его какая-то заурядная. Через неделю-две жду сюда Эльжбету. Писал ее муж, так как у нее после приезда из Нью-Йорка в Лондон нет времени даже написать два слова. К сожалению, подозреваю, что теперь ей уже приходится бороться за свою славу — наносить визиты, устраивать приемы: на арену выходят те, что моложе и лучше (хотя может ли быть певица лучше, чем Эльжуня когда-то, помнишь?), а она не хочет уступить место. Все еще поет, кажется, снова имела большой успех в партиях Джильды и Виолетты в Ковент-Гарден. Пела и в Альберт-холле, но зал не был полон.
Так вот, Януш, поторопись с ответом, потому что он может меня уже не застать. Даже одна эта мысль забавна: перестать быть! Как это так! Ну и что! Ну так и что из этого? — как говаривал Юзек Ройский…
До свиданья, жму твою руку.
Эдгар.
Коморов, 25 марта 1938 года.
Дорогой Эдгар!
Страшно обрадовался твоему письму и, признаюсь, с завистью подумал о том, что ты сидишь на юге и что там у тебя хоть немного солнца и другой климат, а не наши ветра, холода и оттепели, которые мне уже осточертели. Прости, что чертыхаюсь, но ты же знаешь, иногда наш климат и наши люди просто невыносимы. Тяжела эта жизнь, дорогой мой, ох и тяжела, особенно когда ты вынужден бросить то, что тебе по душе, и взяться за какое-то просто нечеловеческое ремесло. Ну да что там много говорить, приходится сидеть на этой земле, где имели неосторожность поселиться наши предки, приходится как-то жить. Я пережил всякие ужасы на чужбине, а теперь вот сижу дома. Кое-как хозяйничаю после длительного путешествия, только иной раз до черта… Вот опять потянуло на проклятия, ты уж прости, дорогой. Я думаю, что ты преувеличиваешь насчет своего здоровья, мы, те, кто видел тебя всегда в отличном настроении, не очень верим в то, что ты пишешь, мне кажется, что во всем виноваты твои разболтанные нервы, отсюда подавленность и вся эта меланхолия, о которой ты пишешь. В Риме ты тоже ныл, а потом ведь чувствовал себя хорошо. Несмотря на все, я после твоего письма написал Эльжбете, чтобы она поторопилась с поездкой в Ментону, хотя отлично знаю, что лондонские контракты требуют ее постоянного пребывания в Англии и что если бы она сорвала концерты сезона, ей пришлось бы заплатить огромную неустойку, от чего господина Рубинштейна, наверно, перекосило бы. Что касается твоей музыки, то я думаю, что ты не без причины оборвал фразу на слове «квартет ре минор». Мне кажется, что если бы ты не написал ничего больше, то даже и тогда был бы первоклассным композитором европейского масштаба и, уж конечно, для Польши. Стало уже избитым выражение, и я сам к нему прибегаю, что в традиционности своей ты восходишь к Монюшко и что простота твоя так относится к простоте Монюшко, как простота Пуленка