— Глубокоуважаемый Учитель и люди, которые меня слушают! Если Краснобай вот уже годами живет в кризисе, то я хочу заявить, что с тех пор, как меня знают люди, я живу в несчастной набедренной повязке. Я оказался в тяжелейшем положении, без ориентира, без мобильного телефона, без кредитной карточки и без money. — В этот момент он повысил голос и добавил, как какой-нибудь политический лидер: — Но я верю вашему слову, о Учитель, что существование циклично и что наступит день, когда я буду востребован людьми. Потому что в этом городе есть только два типа избирателей. Те, которые голосуют за меня, и те, которые меня не знают. — И, восхваляя себя за фразу, которую он построил, Мэр сказал: — Я — гений! — И с восторгом зааплодировал самому себе.
— Нас двое! — подтвердил Бартоломеу, тоже аплодируя самому себе.
Эти два мошенника были настолько бесстыдными, что соревновались друг с другом, пытаясь выяснить, кто из них лучше. Любой спор годился, лишь бы они были в центре внимания. То, что выбор Продавца Грез пал на них, таило в себе опасность для проекта. Единственной причиной этого выбора, ставшей для меня убедительной, было сострадание, теория периодичности удач и неудач, которые он пережил. Я думаю, что это сделало его сострадательным к людям уровня Бартоломеу и Барнабе.
Ссылаясь на некоторые загадки циклического движения своей таинственной истории, он порой объяснял это и кругом своих друзей.
— Я ходил по высоким горам, как газель, которая никогда бы не представила себе, что может сорваться, — говорил Учитель. — Но наступил день, когда я прошел через негостеприимные долины тоски, место, через которое, вероятно, проходили, не будучи в поле спекуляции, немногочисленные умственно здоровые профессионалы. В этих долинах я открыл, что все то, что я знал о себе, отражает едва лишь поверхностные слои моей личности. Я понял, что был чужим в собственном доме, незнакомцем для самого себя.
Пораженный этим открытием и потрясенный непостижимыми потерями, он сказал, что уединился на одном острове и оставался там свыше трех лет. Время остановилось. Все и ничего не стало для него тем же самым. В своем месте уединения он был глубоко подавлен; у него был роскошный стол, но не было аппетита. У него была только жажда знаний.
— Я поглощал книги днем и ночью, сидя и стоя, на ходу и на бегу. Я домогался их с тем же желанием, с которым астматик добывает воздух, я втягивал их в себя с тем же отчаянием, с которым жаждущий втягивает в себя воду. Я проглатывал книги по философии, неврологии, истории, социологии, психологии, теологии. — И подчеркнул: — Книги оказались паспортом для путешествия в наиболее неизвестный и близкий мир, душевный.