of shopkeepers»).
В состав «единой французской нации» включалось, естественно, все население Франции, которому революция предоставила равные права, - независимо от происхождения и вероисповедания. В состав «французской нации» оказались включены и баски, и бретонцы, и корсиканцы. Проблемы, с которыми республиканские власти столкнулись в Вандее или на Корсике, были, помимо прочего, связаны с тем, что само население Бретани и Корсики себя «французской нацией» не считало, - и тем легче было вести на инокультурных и иноязычных территориях контрреволюционную пропаганду!
Корсиканцы, как известно, смирились со своим «французским» статусом уже при Наполеоне (что напоминает аналогичные настроения в Грузии при Сталине) - корсиканцы считали себя скореезавоевателями Франции, чем наоборот, раз корсиканец сидит на французском престоле. Не случайно и то, что именно корсиканец Наполеон, всю жизнь говоривший по-французски с выраженным акцентом (как Сталин по-русски), смог договориться с мятежной Вандеей.
Собственно, если заглянуть в современную западную справочную литературу, то мы обнаружим унаследованную от Первой Американской и Великой Французской революций характеристику нации как совокупности граждан какого-либо государства вне зависимости от их этнического происхождения. Поскольку в XVII-XIX вв. возникновение таких наций было сопряжено именно с возникновением национальных государств (то есть мононациональных, часто за счет поглощения малых народов большими - кто сегодня во Франции вспомнит об авиньяках или нормандцах?), то как раз Запад дал пример совпадения нации с народом.
Поэтому, конечно, нелепа ссылка не на нацию, а на народ как на носителя верховного суверенитета: применительно к суверенитету «нация» и «народ» - это одно и то же. Положение о народе как о носителе суверенитета вообще является тезисом политическим - и возникло оно в процессе борьбы с абсолютизмом. До эпохи буржуазных революций сувереном (то есть и носителем верховной власти, и источником ее) был монарх - и власть его мыслилась именно неограниченной. Такое представление восходило к классическому определению суверенитета как «высшей, абсолютной и полной власти»[5], данному еще в 1576 г. советником Генриха III Жаном Боденом в его знаменитых «Шести книгах о политическом сообществе» (название это на русский обычно буквалистски - и потому неверно по существу - переводится как «Шесть книг о Республике»).
Передавая суверенитет народу (нации), то есть провозглашая народ (нацию), а не монарха источником власти, буржуазные революции XVII-XIX вв. решали задачу