Дэв пожал мою конечность с видом заговорщика:
— Телеграмму получил.
— У тебя тоже это было болезненно?
— Не то слово. Как ты провел свой первый день?
— Так себе. Мрачное место эта Москва. Если не считать ресторана и последовавшей за ним псевдошлюхи, то тоска.
— Мнда... А как это — псевдо? — заблестел линзами друг. Я обьяснил. Он оскалился, — Ну ты вечно не как все... Нарвался на историю. Надо же, а я и не думал, что у вас может быть такой сильный рэкет. Смотри-ка, Тунг...
Тут на кафедре и вправду обозначился старший преподаватель Тунг и разговор прервался на весь день. Пятнистый гнал нас сквозь дебри сложнейшей темы войн во времени. Боевые действия на хроноскафах, хрональное оружие, парадоксы и квазипарадоксы его применения и все такое прочее. Это было чертовски сложно и не менее интересно. После лекции, растянувшейся на весь день, американец спросил:
— Не приходила в голову мысль что-нибудь сделать? Я имею в виду там, на Террис?
— Видишь ли, я был занят разными другими делами. Но задумка неплохая.
— Как оно, не слабо, а?
— Идет. За недельку проработаем детали, и — вперед, на амбразуру!
— ?
— Не обращай внимания. Жаргон совка. Был у нас такой, что подскользнулся и стал нечаянно героем.
— А, вспомнил, это ты про вашего Павлика Морозова! — щегольнул новыми познаниями Дэвид, — Но постой, ведь он закрыл амбразуру своим отцом, да?
— Может быть. Извини, Дэв, я должен еще кое-что сделать, прежде чем начать думать над нашим проектом.
..."Говорит Москва. Московское время семь часов пятнадцать минут, в эфире эстрадная программа." -сообщила радиоточка на кухне:
Под легкие гитарные аккорды я поднялся, зашел на кухню, врубил чайник и проковылял в ванную. Из репродуктора доносилось:
"-Понимаешь , малыш , у Земли , вероятно , ангина ,
А я себя чувствую горлом, которому больно глотать эту жизнь.
Только ты на меня не сердись, лучше дальше по жизни кружись,
Ты уже для меня не смогла стать глотком анальгина.
Мы живем так, как будто у всех тридцать восемь и восемь,
И поэтому все происходит вокруг в бесконечном больничном бреду,
Только я от себя не уйду, и ответа никак не найду:
Почему друг у друга мы помощи скорой не просим?
Так и смотрим на мир воспаленно больными глазами,
И кричим о любви, только голос пропал, от вселенской простуды пропал...
... Но с тобой все в порядке: ты жива и здорова,
Безнадежно здорова, и толку не будет со мной, безнадежно больным,
А когда все растает как дым, заходи, посидим, помолчим,
Обо всем помолчим, и о главном не скажем ни слова..."
Я вспомнил светло-серые глаза Рудиной на продолговатом, умном, ироничном, чертовски породистом (лучших петербургских кровей) лице, вздохнул: "пальцем в рану". И прикрутил радиоточку. Быстро прибрал, воткнул штеккер в телефонную розетку, под несмолкающий звон телефона завернул баллончик в подвернувшуюся кстати старую газету, выпил растворимой кофе в кол-ве 1 (одной) чашки и еще раз оглядев комнату, прихватив о собой непочатые почти бутылки и газ, вышел, проверил наличие ключа. Захлопнул дверь. Часы показывали половину восьмого. Во дворе за баранкой сонно блестел черепом Рома.