— Где Морстен? — грубо спросил дварф. — Я его так и не успел обматерить за то, что он отнял у меня такую победу.
Сотник презрительно скривил толстые губы, из-под которых торчали небольшие клыки, украшенные золотыми кольцами.
— Господина осматривает шаман, — коротко ответил сотник, потом не сдержался, и добавил: — мне показалось, что тебя почти загрызли восставшие кролики, когда Владыка добрался до вашего отряда.
— Много ты понимаешь! — дварф побагровел. — Это был тактический, мать его, манёвр!
Лаитан медленно поднялась и, воспользовавшись тем, что Киоми задержалась рядом с Ветрисом, помогая перевязывать его раны, медленно побрела к тому месту, где должен был располагаться шаман властелина. Прочное укрытие из бревен и набитых сверху для укрепления досок стояло особняком, и над входом в него красовался грубо намалеванный знак силы тхади: помятый шлем с огромной рукой, придавившей его вниз, будто осождающей попытку подняться.
— Ты не смеешь преграждать мне путь, — едва удостоив тхади вниманием, произнесла Медноликая, пытаясь отодвинуть его с дороги. Огромный, походящий на ходячую скалу, охранник только показал длинные жёлтые клыки, но остался стоять на месте. Покои шамана, как их назвали тхади, оказались в самом дальнем углу помещения, отделенным от остальных мест, а сам шаман, наверняка, был таким же омерзительно воняющим, огромным и туповатым, как и все остальные. Однако, они были верны своему господину, чего нельзя было сказать, как понимала со все большей отчетливостью Медноликая, про людей Империи. Когда решающее сражение заканчивалось, а госпожа с тревогой следила за каждым, кто входил или кого вносили в укрепления, властелина нигде не было видно. И едва линию переступил Гуррун с огромной рваной раной на голове, державший шлем подмышкой и кривя одним глазом, как она с пугающей отчетливостью поняла: про Гравейна, возможно, просто забыли. Посмотрев на сильно косящего влево Гурруна, она отделилась от жриц и Киоми и подошла к дварфу.
Лаитан, так и не получившая поддержки от варваров и даже от своих слуг и жриц, пошла на то, о чём до сих пор не хотелось вспоминать. Присев рядом с дварфом, она потёрла лоб тыльной стороной ладони и как бы в задумчивости произнесла:
— Властелин севера приказал вам оставаться в безопасности?
Невинный вопрос, полный ложного чувства беспокойства, какого от неё и ожидали, произвёл странный эффект. Дварф весь начал расширяться, его доспехи едва не треснули, а звук, который полился из-под шлема и сквозь густые усы, походил на отдалённый вопль дикой сычухи, известной своим пронзительным свистом в брачный период. Дварф прогундосил что-то на своём языке, стукнул подкованными башмаками по земле и, махнув рукой кому-то в сторону, понёсся отбирать свою победу, восстанавливать честь народа, уличённого в слабости и трусости. Через две минуты дварфы выступили из укреплений, а ещё через некоторое время внутрь втащили Морстена под прикрытием его тхади. Самого Гурруна внесли чуть ранее, все еще сжимавшего помятый шлем в одной руке и топор в другой.