Осада, между тем, велась по всем правилам. Мотылев буквально поселился в окрестностях. Его автомобиль — компактный, коробчатый, яблочно-зеленый джип — то и дело залезал во двор, но, не найдя парковочного места, убирался восвояси куда-то на проспект. Ведерников, наблюдая сверху, видел, как тощий агент, бросив где-то свое понтовое транспортное средство, голенастым комаром летает по двору, вьется около людей, в иных запускает хоботок, задает вопросы, сует в недовольные физиономии какой-то черный приборчик.
На прогулках — для которых Лида теперь вооружалась облезлым газовым баллончиком, испускавшим при нажатии полупустой белесый выдох, — Мотылев неизменно составлял им компанию. Стоило отойти от подъезда на двести метров, как позади раздавались сбивчивые скорые шаги; или Мотылев, осклабясь, вылетал им навстречу из безобидной на вид боковой аллейки, или вскакивал со скамьи, покрытой бледными волдырями отсыревшей краски, на которой агент дожидался Ведерникова, не жалея штанов. «Собственно, я еще ни за кем так не бегал», — приговаривал он, задыхаясь. Делая вид, будто поддерживает Ведерникова за напряженное предплечье, Мотылев напористо рассказывал о возможностях телевидения, об искривлениях и черных дырах медиапространства, о собственной опытности и ловкости и об уникальной миссии Кириллы Николаевны, которую сравнивал не иначе как с Ганди.
А однажды, как будто уклонившись от встречи с агентом, для этого прокравшись от подъезда под самыми окнами первого этажа и преодолев какие-то скользкие лохмы дикой травы, Ведерников и Лида внезапно оказались там, где когда-то был совершен геройский прыжок. Здесь многое изменилось: на месте замызганных, грубо зарешеченных киосков зеркалисто блистал граненый торговый центр, березы, бывшие некогда смуглыми и прутяными, растолстели, покрылись черными рубцами и трепещущими на ветру папиросными лохмотьями. На дорожке, с которой взлетал Ведерников, деловито теснились какие-то люди: рыжая тетка, в широких штанах и пестром балахоне, похожая на раскормленного попугая, делала в растрепанном блокноте скорые пометки, длинное существо неопределенного пола, с камерой на плече, пятилось, повиливая задом, от выставленного перед ним белого бумажного листа, а распоряжался всем, конечно, Мотылев — радостно возбужденный, в кургузом модном пиджачке, румяный, как редис.
* * *
Неприятель засылал к Ведерникову парламентариев. Заходил Ван-Ваныч, пополневший, помолодевший, вставивший новые зубы, немного слишком крупные для его вопросительной улыбки. Лысина Ван-Ваныча теперь напоминала сдобную булочку, аккуратный животик трогательно нависал над новеньким, шоколадного цвета, брючным ремнем. За последние годы в жизни Ван-Ваныча наступило счастье: он стал директором школы, женился на молодой учительнице пения, и у них родился крупный щекастый карапуз, которого, конечно же, назвали Олег. Ван-Ваныч был свято уверен, что все эти перемены произошли благодаря мистическому воздействию Ведерникова. Осторожно кусая своей вставной красотой совершенно безопасные Лидины ватрушки, Ван-Ваныч увещевал Ведерникова «поучаствовать», «распространить влияние», «позаботиться о простых людях».