В пятницу, около полудня, за Ведерниковым прибыл роскошный, хотя и несколько подоржавленный «Крайслер», лет пятнадцати от роду, с двумя сахарными звездами от ударов на огромном, очень покатом ветровом стекле. Водитель, упругий коротышка, казавший в улыбке нездоровые мелкие зубы, похожие на жареные семечки, почтительно распахнул перед Ведерниковым левую заднюю дверцу и сам сноровисто уселся обратно за руль, завел по-голубиному курлыкнувший мотор.
Ехали за город. Шелестело, как шелк, мокрое шоссе, снег по обочинам, напитанный снизу тяжелой бурой водой, был весь в брызгах, точно засиженный мухами. Зато подальше нетронутый, плавный покров являл такую чистую, переложенную сизыми тенями, белизну, что слезились глаза. Лиловая зимняя дымка березовых перелесков, рыжий крап на белизне под горько-зелеными соснами, восковой, как бы накапанный со свечи, ледок на петлистой речонке — все было Ведерникову внове. Однако он ничего не чувствовал. «Крайслер», качнувшись, съехал на глинистый проселок, поднялся, дрогнув, красно-белый шлагбаум. Ведерников, изогнувшись в покрытом старческими трещинами кожаном кресле, еще раз проверил содержимое кармана. Там топорщились, свернутые пополам, четыре конверта, взятые сегодня утром из ящика комода. Ведерников полагал, что четырех тысяч евро хватит на достаточно надежный, все-таки не совсем настоящий пистолет.
Дом Корзиныча величиной не уступал видневшимся через заборы трехэтажным, пузатым от балконов и колонн особнякам, но вид имел такой, будто отделка и разрушение в нем шли одновременно, навстречу друг другу. Один бок домины не был заштукатурен и серел грубым, пятнистым от влаги бетоном, над широкими окнами фасада свежо белела кучерявая лепнина, а дно полукруглого балкончика над парадным входом напоминало полураскрошенный бисквит, и с него свисал неприятный черный провод, завязанный узлом. Сам Корзиныч, сутулый над тростью, в наброшенной на плечи огненной, раздуваемой ветром до нежной ватки, лисьей дохе, ожидал на верхней ступеньке щербатого крыльца. «Приехал, значит, Чемпион, — произнес он серьезно, без приветственного ажиотажа. — Ладно, раз так, заходи».
Изнутри домина оказался пылен и гулок. В холле, совершенно лишенном мебели, лежали штабелем плотненькие мешки из синтетической рогожи, иные спускали мучнистые струйки какой-то строительной субстанции, образующие на полу белесые разводы. На потолке, в богатом лепном медальоне, напоминающем что-то погребальное, тлела и помаргивала круглая люстра. Голые дверные проемы открывались в безразмерные помещения, там были другие люстры — обернутые мутной пленкой хрустальные громады, похожие на кладки призрачных рептилий. «Там заканчивают», — указав неопределенно тростью, сообщил Корзиныч, хотя никого из заканчивающих хоть что-нибудь не было видно.