Насчет иммунитета новой власти к воровству Ведерников сильно сомневался, но очень хотел поверить, что стрельба и правда прекратилась. От некоторых снимков, выложенных Кирой почему-то задним числом, задыхалась, захлебывалась душа. Вот Кира, растрепанная, напряженная, какая-то безгубая, крепко подхватила под руки двух страшных на вид мужиков, у которых волосы слиплись от крови в черные сосули, густое и красное стекает по лбам, капает с бровей. «Мы на Груше!» — значилось под другой фотографией, и имелось в виду не фруктовое дерево, а, как понял Ведерников из контекста, улица Грушевского. На снимке востроносый малый, обритый под Тараса Бульбу, с чубчиком, похожим на хвостик котенка, неловко замахнулся, чтобы бросить булыжник, а Кира, беспечно стоя рядом с восторженным метателем, держит синюю пластиковую миску с каменюками, левый рукав ее пуховика наполовину оторван, на нем болтается, скатавшись, неизвестного назначения белая повязка. «Тут все очень трогательное, — писала знаменитость в следующем посте. — Часто приходят местные бабушки. Раздают пирожки, печенье, конфеты. Будто молодежь на Майдане их дети и внуки. Хочется сделать для бабушек что-нибудь хорошее».
Ведерников несколько раз принимался за письмо к заигравшейся, глупенькой Кире, просто хотел попросить ее не лезть в опасные места, быть осторожнее с одухотворенными людьми. Но он чувствовал себя слишком мертвым для того, чтобы найти живые, верные слова. А однажды он увидал ее в общеизвестном ролике, распространяемом информационными агентствами, и было так, будто он встретил Киру случайно на улице. Неустойчивая камера, оскользаясь на тусклом пейзаже, снимала скорченную на асфальте, слабо возившую ногами человеческую фигурку, к которой пробирались на полусогнутых четверо, прикрываясь щитами, похожими на цинковые корыта, а сбоку, за деревом, притулилась Кира, прикрываясь разодранной, хлопавшей боками картонной коробкой. Увидав такое, Ведерников яростно набарабанил письмо и отослал, не перечитывая. «Олег, ты требуешь, чтобы я вернулась, — ответила Кира через пятнадцать минут. — Но я пока не могу. Работаю санитаркой с другими волонтерами. Волонтеров сейчас меньше. Многие уехали домой. Семьи за них волнуются. У меня нет детей, и я должна остаться. Революция победила. Теперь безопасно. Я здесь много думаю о смысле жизни. Думаю о тебе. Когда вернусь, у нас будет большой хороший разговор».
* * *
Ведерников понимал, что, если все получится, большой хороший разговор состоится в тюрьме. Однако дни проходили за днями, не принося никаких событий.