К такому повороту разговора Ведерников не был готов. «Но я не могу так просто взять и уехать, — он заерзал, чувствуя себя беспомощным перед внезапной материнской нежностью, перед невесомой цепкостью ее руки. — Я теперь тренируюсь всерьез. Меня хотят заявить на соревнования, я же не могу подвести тренера. А там, где я буду там продолжать? И как? И что — меня возьмут в сборную Барселоны? Кому я в этой Испании нужен?» «О боже, какой ты наивный, — мать легко отстранилась, улыбнулась виноватой, какой-то мятой улыбкой. — Даже не знаешь, что многие наши спортсмены тренируются за границей. Хорошо, если это главный аргумент против, я выясню, что можно сделать. Наверняка можно. Я-то, сказать по правде, боялась, что тебя скорее удержит затея с этим глупейшим фильмом». «У меня вообще-то договор подписан», — напомнил Ведерников, сердито дернув уже освободившимся плечом.
«Договор? Не смеши», — в голосе матери моментально прорезалось раздражение. Она поднялась с резко отъехавшего, пророкотавшего колесами кресла и принялась заталкивать скользкий айпад в настежь разинутую сумку. «С договором твоим все решит юрист, — продолжила она, запихивая дивайс углом, заламывая сумке лаковый бок. — Но дело ведь не в договоре, верно? Дело в одной медийной особе, которая так на тебя воздействует. Ты даже не представляешь, как она мне не нравится. Нет, я понимаю, у тебя своя жизнь, ты ее никому не должен, в том числе и мне. Прошу об одном: не обманывай себя. Тебе госпожа Осокина видится полномочным представителем всего хорошего, что есть на свете. Но полномочия ее — липа. Делать добро трудно, это задача тонкая, для людей взрослых, нахлебавшихся жизни до ноздрей. А госпожа Осокина, поверь, никогда не повзрослеет. И еще втянет тебя в такие ситуации с последствиями, что даже я не помогу».
Ведерников молчал, до корней волос залитый горячей краской. Он точно знал, что злополучный нерастраченный «Макаров», запеленутый в старую футболку, засунут, на манер протеза, в летнюю светлую туфлю, растресканную в виде яичной скорлупы, скорлупа покоится в разбитой обувной коробке с уткой на крышке, коробка задвинута в самые глубины шкафа. Теперь же ему казалось, будто пистолет, поблескивая рыльцем, валяется где-то на самом виду. «В общем, я тебя не хочу торопить, — примирительно сказала мать. — Но решать все-таки придется скоро, и я тебя здесь надолго не оставлю. Признаю, что была не лучшей матерью на свете. В последнее время мне от этого больно. Я, наверное, не умею… Не буду оправдываться тем, что растила тебя одна, что надо было зарабатывать на жизнь. Можно было и не так активно гнаться за деньгой. Просто было одно обстоятельство…» — тут мать странно оскалилась, стукнув о столешницу тяжелыми кольцами. «Какое обстоятельство?» — испуганно спросил Ведерников, принимая толстый кусок шоколадной вафли, видневшийся из-за лунного от пыли монитора, за пистолетную рукоять.