* * *
Самой знаменитой знаменитостью, самой влиятельной публичной персоной среди ампутантов была, как это принято сейчас везде, — женщина. Всего двадцать восемь лет, моложе Ведерникова. Левую ногу — по счастью, только одну — она потеряла самым нелепым и обидным образом: поздней осенью и поздним часом брела по одному из тех кривых, скособоченных, желто освещенных московских переулков, где узкие тротуары словно слеплены из разных кусков пластилина и вечно чинятся — и не увидела ничем не огражденного раскрытого люка.
Она пролежала под лунообразным, медленно светающим отверстием мучительную вечность, то и дело впадая в забытье, а то пытаясь нашарить в слизи и гнили, в щекотно текущей по железу вонючей водице, свой исторгавший настырную мелодию мобильный телефон. Мир был виноват перед ней — и случай наделал шума, так что два благообразных, парных, как вазы, чиновника из районной управы, попытавшиеся было перевести стрелки на подчиненных, все-таки не усидели в креслах. То был первый пик ее славы: имя пострадавшей, еще не пришедшей в сознание, увлекаемой в темно-алые глубины собственным, насыщенным лекарствами кровотоком, попало в ленты новостей. Имя было запоминающееся, необычное: Кирилла. Кирилла Николаевна Осокина.
Всякий раз, натыкаясь на эту Кириллу Николаевну в Интернете, Ведерников волновался и раздражался. Слишком она была живая, хорошенькая: глазки-губки, будто простенькие яркие цветочки. Округлое лицо, настолько чистое, что, казалось, оно должно светиться в темноте, будто молочный фонарь. Ведерников замечал, что если ты видишь человека, например, по пояс, то всегда можешь угадать безногого по особой осторожности движений, по напряженности в бровях, в складке рта. Ничего такого не было у Кириллы Николаевны: просто очень здоровая девушка с открытой, ясной улыбкой, на которую ответно улыбались все — даже холодная, как рыбина, директриса интерната для слабовидящих или вислогубый кислый толстяк, убийца четырех детей, у которых Кирилла Николаевна в разное время брала интервью.
Когда с Кириллой Николаевной случилось несчастье, она была студенткой, готовилась стать экономистом. После черной ямы длиной в два года и глубиной в вечность (каждому ампутанту знакомы ее духота и мертвенная мгла, иные не выбираются вовсе) Кирилла Николаевна все-таки закончила свой весьма второстепенный вуз, причем добилась диплома с отличием, тогда как раньше училась средне. Ведерников сразу заподозрил, что этот диплом и все высокие баллы, получаемые полуживым, но решительным существом, виснущим на костылях, были своего рода спектаклем, восторженной игрой с участием педагогов, самой студентки, а также ее пожилой маленькой мамы, морщинистой куколки с колючими шишками перстней на синеватых глянцевых пальцах и чернильным оттенком тонированной седины. Так или иначе, заштатный вуз очень теперь гордился своей выдающейся выпускницей, хотя по специальности Кирилла Николаевна проработала ровно три недели — в темноватой, убогой на вид кредитной конторе, с окнами такими грязными, что сквозь них совершенно ничего нельзя было видеть, когда в их мутные слои попадало солнце. Инвалидка, в которой начальство увидало стилистическое соответствие конторе и рабочую лошадь, ушла и даже умудрилась, крутнувшись на костылике, хлопнуть дверью, как только догадалась — умненькая! — какие здесь прут и отстирываются финансовые потоки.