А вот за зябликов Октябрь взялся. Потому что фамилия у них такая — Зяб-лик. Должны они холода бояться. Взялся — и всех разогнал. Один только остался. Самый упрямый.
Рассердился Октябрь:
— Зяблик ты, так зябни! — И стряхнул ртуть в термометре сразу на десять градусов ниже нуля. А зяблик не зябнет!
— Небось, озябнешь! — разбушевался Октябрь. И давай Зяблику под перо дуть.
А Зяблик не зябнет! У него от озноба верное средство — тугой животок. Прыгает по веткам, как по ступенькам. И склёвывает: то насекомое, то семечко. А раз животок тугой, то и температура у него нормальная — плюс сорок три градуса! А с такой температурой и в октябре — май!
— Холодом не пронял, — голодом доконаю!
Скрипнул Октябрь морозцем. И так ветром дунул, что сдул с деревьев все листья и всех насекомых.
А Зяблик — порх! — и на землю. Стал на земле кормиться, семена разные собирать.
Октябрь на недельку задумался, потом землю дождичком спрыснул и морозцем застудил. Каток сделал.
— Ужо тебе!
— Раззадорился Зяблик — порх! — и наверх.
— Семена заморозил — ягоды рябины клевать начну. Была не была!
И стал рябину клевать. Вместе с синицами, воробьями и воронами.
Посинел Октябрь от злости. Морозцем прихватывает, прохватывает.
А Зяблик не зябнет. Рябина-то от морозца только вкуснее становится. Так сама в клюв и просится. Сытно от неё и тепло.
Опёнки
Ещё бы я не знала, какие опёнки! Да у нас на дне кадушки ещё и сейчас есть солёные опёнки. Это мы с Маринкой как-то пошли за черникой. А уж поздно было, уж даже все листики с деревьев слетели, и, конечно, никакой черники уже не было, но мы всё-таки пошли. А там раньше был лес, но потом срубили, и остались одни пенёчки. Всё пенёчки и пенёчки… И вот мы идём между ними, а Маринка как закричит:
— Наташка, опёнков-то сколько! Опёнков-то! Все мои!
Кинулась на коленки, руки растопырила и хотела все опёнки накрыть, а не удалось! Их там столько было, столько, будто это и не грибы, будто просто листики, которые валялись на земле, вдруг стали шляпками и поднялись на ножки. И стояли они так тесно, что даже шляпки друг на дружку наползали. У больших шляпки как блюдечко и посередине тёмненькие. А если одна шляпка наползла на другую, так нижняя точно чем-то посыпана. Или это плесень такая, или я не знаю что.
А маленькие опёночки хорошенькие-хорошенькие! Шляпки у них как половинка от грецкого ореха, светленькие и все в махорочках, как у папиного полотенца. Наш папа всю свою жизнь до нас с Маринкой жил у моря, и потому у него такое купальное полотенце.
А под шляпкой у опёнок воротничок. Я, конечно, хотела собирать маленькие, но Маринка закричала: